Фимкин и Соткин перебежали к немцам под Износками в первом же бою. Они прибыли с пополнением из Калуги. Их маршевую роту сразу же бросили в бой. Подняли в атаку на пулемёты. Перед атакой батальонные миномёты реденько покидали мины в полосе немецкой траншеи. Лейтенанты подняли взводы. Побежали, крича что-то бессвязное, будто этот крик мог избавить их от того ужаса, в котором они оказались. Добежали до первой траншеи. В ней никого не оказалось. А из второй ударили пулемёты. И тут же началась мощная контратака. Взводные пытались организовать оборону, но роту тут же выбили из траншеи и почти всю расстреляли на нейтральной полосе. Фимкин и Соткин под пули не полезли, затаились в тесной боковой ячейке, а через несколько минут бросили винтовки и подняли руки перед первым же немецким солдатом, появившимся в траншее.

И вот теперь они исполняли приказ старшего полицейского – шли по следу тех, кто бежал из деревни. Беглецы исчезли в лесу за несколько минут до облавы. Вскоре преследователи поняли, что следов не два, а три. Старший полицейский приказал: если не удастся взять беглецов живыми, застрелить и тела бросить возле пруда, чтобы другим впредь неповадно было бегать от власти.

Возле вырубок следы разошлись. Потом снова сошлись в одну тропу. Некоторое время беглецы держались вместе. Но вскоре один отделился и резко ушёл в сторону.

– Пойдём за этими, – сказал Соткин, которого час назад назначили старшим группы.

Пробежали по следу с километр. Остановились отдышаться.

– Да что мы, правда, за детьми по лесу бегать будем, – сказал Фимкин, кусая комок снега. – Давай вернёмся. Скажем: след пропал, дорога затоптана… Кто проверять будет? А снег пройдёт и вообще всё скроет.

– Дурак ты, Матвей. – И Соткин похлопал напарника по потному лбу. – Посмотри на след! Это же баба бежала. С дитём.

– Ты думаешь?

– А ты что, совсем в следах не разбираешься? Вот, смотри, этот – женский. А этот – детский. Видишь, неглубоко протопает. Говорят, у старосты дочь есть. Прошлой зимой в лес ушла. Красавица.

– Думаешь, приходила?

– Ты представляешь, если мы её поймаем! Фон Юнкерн с нами не расплатится. Он местных девок страсть как любит. Вставай, Матвей, пока след не простыл. Волка ноги кормят. У него в казне не только портсигары, но и золотые цепочки имеются.

– А откуда ты знаешь?

– Знаю. Ребята говорили. Помнишь, когда еврейский обоз громанули? У ихнего главного еврея общак был. Сумка с золотыми вещицами. Целый «сидор» цацок! Вот притащим ему эту девку и тогда нам – любая награда.

Они побежали гуськом к лощине. Воронцов – впереди, Степан – замыкающим. Танкисты – в середине. Танкистов надо было беречь. Тихо спустились в лощину. Взяли правее, пробежали по темнеющей ольховой листвой стёжке, протоптанной, видимо, немецкими танкистами, и вскоре впереди, на переезде, увидели застрявшую в болотине вторую «тридцатьчетвёрку».

– Вот откуда они таскают снаряды, командир, – указал автоматом Штыренко.

Воронцов приказал Николаеву затаиться на выходе из лощины со следующей задачей: назад не выпускать никого, но стрелять – только в самом крайнем случае.

– Штыренко, а ты быстро пройди по стёжке, проверь, куда она ведёт и нет ли там поста.

Штыренко скоро вернулся, доложил:

– Всё чисто, командир.

– Действовать только ножами.

– У меня ножа нет, – сказал Штыренко.

– Он тебе и не нужен. Лезь в танк, ты там ориентируешься хорошо. Найди что-нибудь потяжелее… Давай, вперёд. Только, пока он туда не залезет, сиди тихо.

Люк «тридцатьчетвёрки» был открыт. Штыренко ловко запрыгнул на заиндевелую броню и исчез в башенном люке.