– Странно за тысячу километров уезжать, чтобы в порту рабочим быть, – заметил Иван. – Тем более что родственников у него теперь тут нет. Такие-то копейки и в Архангельске, поди, платят.

– Вот и мы удивились, когда он снова нарисовался, – пожал плечами Маргулис. – Но приехал и приехал. Нам что, нам не жалко.

– Да мне тоже не жалко, – согласился Иван. – Вот только драки на своей территории я терпеть не намерен. И еще мне очень интересно, что этот хмырь имел в виду, когда говорил, что меня здесь скоро не будет.

– Да брось ты, Михалыч, что он может иметь в виду? – презрительно спросил Маргулис. – Просто болтает глупости, чтобы значимости себе придать. Его ж за человека никто не считает. Только и плюсов, что не пьет.

– Погоди. – Иван потер затылок, в котором что-то отчетливо зазвенело. – Он знает, что меня недавно по голове звезданули, а я на работе про это никому не говорил. Ни одной живой душе. Вот ты, Гришка, к примеру, про это знаешь?

– Нет, – растерянно произнес Маргулис и тоже потер свой мощный затылок. – А тебя что, правда стукнули, что ли?

– Правда. Три дня назад. Я дома повалялся и шум поднимать не стал. А Новиков про это откуда-то знает. Вот что любопытно.

– Да прижать его, как клопа, к стене, – решительно сказал Гришка, – да встряхнуть хорошенько, чтобы рассказал, что знает. Правда ж интересно. Тебе в репу дают, а этот поганец – единственный, кто в курсе.

– Прижать мы его всегда успеем. Тут подумать надо. – Корсаков зябко повел плечами. Стылая декабрьская сырость коварно пробралась под расстегнутую куртку и теперь кусала плечи под тонкой кашемировой водолазкой. – Разберемся. А пока идите-ка вы все работать. Хотя нет. Гриша, постой. Скажи мне, Новиков тут на предприятии с кем-нибудь дружен? Может, он с Алексеем Беляевым раньше общался?

– С Алексеем Николаевичем? – уточнил Гришка и снова потер затылок. Руки у него были крепкие, большие, с короткими мясистыми пальцами. Просто не руки, а медвежьи лапы. Такие обнимут, так ребра хрустнут. Или голова, если по ней с размаху дать… – Не, для Алексея Николаевича Ромка – мелочь пупырчатая, чтобы он с ним разговаривал. С нами Матвеев еще общался, а Беляев нет, никогда.

Матвеев был бывшим основным акционером предприятия. Тем самым, с которым Иван договаривался о продаже акций.

– А Матвеев, выходит, с Ромкой общался, – уточнил Иван. Он и сам не знал, зачем ему все эти подробности, но хваленая интуиция уже не просто давала тихие интеллигентные предупреждающие звоночки, а истошно орала пожарной сиреной.

– Да нет же. Не больше, чем с нами со всеми. Мы ж рабочие. Матвеев с главным инженером общался, с начальниками отделов. Это да. А мы что… Мимо пройдет, здрасте-здрасте, вот и весь сказ.

– Ладно, Григорий, иди, – устало сказал Иван. – И не трогай ты этого малахольного больше. Ты его зашибешь ненароком, тебе ж потом отвечать. В тебе ж силищи, вон, немерено. Зачем свою жизнь из-за этого хлюпика портить.

– Не маленький, понимаю, – бормотнул Маргулис. – Михалыч, ты это, разберись со своими непонятками. Мы с ребятами на тебя крепко надеемся, что порт подымешь. Нам детей растить. Без работы нам никак.

– Разберусь, – пообещал Иван. – Не бери в голову. И работа будет точно. Я для этого здесь и сижу.

– Лады. – Маргулис просветлел лицом. – Ты того, Михалыч, обращайся, если чего подсобить надо.

– Хорошо, Гриш. Обращусь, спасибо.

Вернувшись к себе в кабинет, Корсаков вдруг обнаружил, что улыбается во весь рот, хотя поводов для веселья вроде никаких и не было.

В порту происходило что-то странное. Это он ощущал всей кожей, от предчувствия опасности ставшей «гусиной». И разобраться с происходящим следовало быстро. Разобраться, привести всех в чувство, в норму, поставить на место, раздать всем сестрам по серьгам и уехать в Питер на Новый год. К Рите, Пашке, Вальтеру и его новой жене, к наличию которой Иван пока не привык, и на все про все у него оставалось чуть больше двух недель. Отчего-то он был уверен, что успеет.