– Мне тоже страшно, – добавила я. Страшно не за подругу, а за себя. – Ты помнишь, как мы мечтали? Пока не повзрослели…

– Не переставай мечтать, – прошептала она.

– Лимани, не стоит обнадеживать! – Я отвернулась, не желая продолжать разговор. Призрачная надежда прогибалась под доводами разума, но вновь и вновь оживала.

– Ты пойдешь со мной? – переспросила Лимани, хмуря посеревшие брови.

– Извини, я пойду одна.

Лимани ничего не ответила. Вздохнув, она оставила меня одну, а я снова закрыла глаза.

– Номер восемь, – послышался голос из рупора.

Я вернулась к Следящей и, согласно описи, забрала стиранное белье, сложенное в тугой льняной сверток.

– Все на месте? Подпишите, – протянула она журнал и дождалась моей закорючки. – Три серебряных.

Оплатив услугу, я отнесла белье и закрепила его на санях.

– Нимал, Ропал, – позвала я братьев, играющих в догонялки. – Домой!

– Не хочу, – топал ногами Нимал.

– Не пойду, – бегал по кругу Ропал.

– И на тросе подняться не хотите? – с наигранным ужасом охнула я.

Трюк сработал. Братья тут же перестали сопротивляться и натянули верхнюю одежду. Одной рукой я удерживала тюк стиранного белья, а в другой – сани. Братья плелись следом. Мы обошли поляну и подошли к установке с тросом.

– Садимся, – скомандовала я, – и придерживайте белье ногами. Если свалится, сами за ним пойдете.

Братья сели впереди меня, я схватилась за движущийся трос, и тот потянул нас вверх. Вовремя отпустив трос на вершине, я слезла и потащила сани за веревку. Братья отказывались идти пешком.

Свернув к лесу, я остановилась на привал, взяла горсть снега и протерла вспотевшее лицо. Жгучая прохлада освежала.

– Пить хочу, – заныли братья.

– Снег полижите, – отмахнулась я.

– Мама не будет руа-ться? – спросил Ропал, свесив голову с саней.

Как показывала практика, секреты они хранить не умели.

– Я тоже хочу пить! – возмутилась я и вытряхнула братьев из саней. – Или вы идете ногами или тащите меня. Потащите? – для убедительности я уселась на сани.

Долго ждать не пришлось, братья пошли вперед, но охать и ахать до дома не переставали.

Рабочие не обманули, и ближе к вечеру появилась горячая вода. К инициации я готовилась с особой тщательностью, ведь перед Хозяевами даров мне хотелось предстать во всей красе. Промыв на несколько раз густую копну черных как уголь волос, я нанесла на скрипучую от чистоты кожу солнцезащитную мазь.

– Милгын, ты скоро? Темнеет, – торопил отец. – Собаки готовы.

Я надела праздничную кухлянку[2], которую мама сшила специально ко дню инициации, а я расшила ее узорами на груди, рукавах и подоле, волосы по привычке заплела в тугую косу, слегка подрумянила щеки и намазала блеском губы, отчего они стали напоминать огромный пельмень на половине лица – пришлось ограничится румянами.

Все семейство и даже Разбойник дожидались меня.

– Готова? – спросил отец, стоило мне появиться на кухне. Он сидел за столом, постукивая пальцами о столешницу. – Вожаком стоит Минай, он хорошо знает дорогу до Академии. Ты должна крепко держаться за нарты и контролировать повороты. Никуда не торопись. Поняла?

– Может, ты поедешь с ней? – спросила мама, прижав меня к себе. – Где украшения?

– По правилам они должны явиться одни, – сказал отец и забрал меня из объятий мамы, а та поспешила в комнату за недостающей деталью наряда. – Не забывай, каждый из нас проходил эту инициацию. В ней нет ничего смертельного, поняла? – спросил у меня отец.

– Да.

Вернулась мама. Она обвязала голову повязкой из бусин, спускающихся по бокам до плеч, а на шею повесила подвеску из серебра и меди.

– Красавица, – с нежностью в голосе прошептала мама.