Они сцепились с обидчиком, покатились по полу клубком, и Лебедев разбил ему голову. Мать с Никитичной только во время драки пришли в себя, до этого сидели посреди артистов примерно, как Валя, впервые приведённая в этот зал Лошадиным, стеснялись есть и пытались собрать грязные тарелки и отнести их на кухню вместо официанток.

Приехала «Скорая помощь», уборщица стала замывать кровь на полу. Милицию в Дом кино не вызывали, к дракам среди национального достояния привыкли. Валя расстроилась, что вторая свадьба кончается дракой и «Скорой», но Лебедев упал к её ногам и начал читать Шиллера. Из роли в курсовом спектакле.

Ресторан Дома кино зааплодировал и завопил: «Горько!» А мать некстати зашептала на ухо:

– Доча, а скоро ему квартиру от кино дадут?

Она никак не могла расслабиться в таком высоком обществе, и снова стала дёргать Валю:

– Фотографию бабке Поле в Берёзовую Рощу отвезу.

– Сама с посылкой отправлю, – шепнула Валя.

Не хотелось, что мать, с её длинным языком, расскажет бабушке всё про развод с Юриком, про съёмную квартиру. Лучше положит фотографии в посылку вместе с конфетами, другими подарками и письмом, которое прочитает сосед Ефим.

Бабушка гордилась Валей, радовалась подаркам, но поскольку телефона в деревне не было, общалась с внучкой, только послушав её письма или во сне. Да и Вале она часто снилась, и всегда было ясно, что хочет сказать. Не потому что обеих называли колдовками, а просто у них была тесная связь, протянутая золотой ниткой через города и веси.

Валя с Кириллом жили на одном дыхании, ходили, держась за руки, не видели ничего вокруг и были по-настоящему счастливы. Он даже отхватил на этой волне удачу, пригласили сняться летом ещё в одной детской сказке под названием «Лесной богатырь».

В отличие от Юрика, Кирилл был чуткий, тонко организованный, всё видел и замечал. А Юрик ничего не видел, ни про себя, ни про других. Его не научили. И так мало говорил, что Валя даже не поняла, умный он или дурак.

Никитична гордилась знаменитым жильцом, выписывала для него «Советский экран». Валя читала журнал запоем, и киношная жизнь затягивала её в свою пёструю воронку. Была на таком подъёме, что не обратила внимания на фразу Никитичны:

– Любит тебя! Даже пить бросил!

А потом Леночка принесла добрую весть, бывшая свекровь передала, пусть богатыря своего прописывает, она в профком с конфетами пошла, пожаловалась на брачную аферистку, но про артиста Лебедева ей не поверили, сказали, врёт, а как принесёт справку про Лебедева, сразу на очередь поставят.

И снова был суд с разделением лицевого счёта и прописыванием Лебедева к Соломкиным. И свекровь снова кричала про брачную аферистку и сто первый километр, но теперь уже для проформы, а за дверями судебного зала подмигнула Вале и сказала:

– Ладно уж, живи! Юрика в старой оставим, Ленку – с собой в новую возьмём.

Валя устроилась работать в поликлинику поблизости от снятой комнаты, а летом взяла неоплачиваемый отпуск и, не веря своему счастью, поехала с Кириллом на настоящие киносъёмки. В глухой деревушке построили и топорно расписали дворец, к которому ездили на автобусе из убогой райцентровской гостиницы.

Жителей деревни наряжали в дурацкие костюмы, сшитые из самых дешёвых тканей, платили им за массовку копейки, и те были на седьмом небе. Арендовали двух колхозных жеребцов, но они не знали ни одной команды, и снимать на них героев можно было только в статике.

Валя гордилась Кириллом, а он «звездил» и капризничал на всю катушку. Чтобы ему было комфортней, Валя старалась понравиться хамоватому старому режиссёру, делала ему массаж от остеохондроза. А когда у него загноился палец, прибинтовала на больное место, как учила бабушка, верхнюю плёнку свежей бересты, и к утру палец стал как новый.