Подобные мнения следует признать несправедливыми. В ходе вторжения в Нормандию Эйзенхауэр продемонстрировал умение принимать самые удачные решения по всем важнейшим вопросам, а его дипломатические таланты помогали преодолевать противоречия среди партнеров по коалиции. Это само по себе было уже настоящим подвигом. Ведь и Брук признавал: «Национальные очки сильно искажают стратегическую картину». И ни с одним военачальником, даже с генералом Джорджем С. Паттоном, не было так трудно общаться, как с Монти, который не выказывал верховному командующему никакого почтения. Когда они встретились в первый раз, Монти сразу учинил ему разнос за то, что Айк курит в его присутствии. Эйзенхауэр был слишком великодушным человеком, чтобы всерьез сердиться на такие мелочи, однако его подчиненные-американцы считали, что с англичанами ему нужно было обращаться построже.
Генерал же Монтгомери, несмотря на свой немалый боевой опыт и умение превосходно организовать подготовку и выучку войск, отличался совершенно невероятной заносчивостью, которая проистекала, скорее всего, из скрытого комплекса неполноценности. В феврале 1944 г. он сказал личному секретарю короля Георга VI о своем знаменитом берете: «Мой головной убор один стоит трех дивизий. Солдаты издалека его замечают и говорят: “Монти с нами!” После этого они готовы драться с кем угодно». Его самомнение доходило до смешного, и не одни американцы подозревали, что репутация Монтгомери чересчур раздута восторженными английскими журналистами. «Вероятно, Монти куда популярнее у штатских, чем среди солдат», – заметил по этому поводу Бэзил Лиддел Гарт[12].
У Монтгомери был незаурядный актерский талант, и это нередко позволяло ему вселить в подчиненных уверенность, однако восторги он вызывал далеко не всегда. Например, когда в феврале он объявил Даремскому полку легкой пехоты о том, что полк пойдет в первом эшелоне вторжения, в ответ раздался дружный стон: солдаты только-только вернулись после тяжелых боев в Средиземноморье и, оказавшись в Англии, получили совсем короткие увольнительные домой. Им казалось, что место в первом эшелоне должны занять те части, которые еще и не покидали Британских островов. «Опять эти чертовы даремцы! – воскликнул Монти. – Ну что бы ни произошло, вечно эти чертовы даремцы». Когда Монтгомери отъезжал, все солдаты и офицеры полка должны были бы выбежать к дороге и пожелать ему счастливого пути, но ни один человек не двинулся с места, что и рассердило, и смутило старших офицеров.
Монти твердо решил, что закаленные в битвах войска должны послужить стержнем для необстрелянных дивизий, однако у многих, кто сражался вместе с ним в пустынях Ливии, это решение вызвало лишь недовольство. Они уже без малого четыре года сражались вдали от Англии и полагали, что теперь пора повоевать и другим, особенно тем дивизиям, которые вообще еще не побывали в боях. Некоторые полки бывшей 8-й армии не были дома уже шесть лет, а кое-кто и того больше. Жены и подруги еще сильнее подогревали их недовольство.
Ветераны американской 1-й пехотной дивизии, которую называли «Большой красной единицей»[13], тоже ворчали, когда узнали, что им снова предстоит первыми захватить береговой плацдарм, но командование нуждалось в их боевом опыте. Проведенная 8 мая инспекторская проверка показала, что чуть ли не половина американских соединений, выделенных для вторжения, находится в «неудовлетворительном» состоянии. Американским старшим офицерам приказали не сидеть сложа руки, и последние несколько недель перед днем «Д» были посвящены усиленной боевой подготовке, которая принесла свои плоды. Состояние боеготовности резко повысилось, а Эйзенхауэру оставалось лишь возблагодарить небеса за то, что дату вторжения перенесли с начала мая на начало июня.