Октябрина вышла на улицу. Дверь за спиной скрипнула, скрипнула так жалостливо, будто попросила за что-то прощения, а потом громко хлопнула. Во дворе никого.

Даже с первого этажа нельзя рассмотреть май во всей его красе. В отдалении дома, где не слышно даже шума широких дорог, груши усыпаны белыми цветами, уже раскрылись алые тюльпаны и трава залечила проплешины, превратилась во влажный зеленый ковер. В воздухе пахло летом и дымом – среди частных домов опять что-то горело. Вдали раздавалась сирена пожарной машины. Летом пахнет, конечно, не так, как в родном городе, но все же лучше, чем было до мая. До остановки идти не больше пяти минут, но Октябрина шла в обход. Мимо других старых пятиэтажек, недавно выкрашенных в разные яркие цвета. Радуга, настоящая радуга, уже потускневшая после покраски. Асфальт в прежних дырках. Машины спотыкаются каждый раз, водители ругаются, но все остается по-прежнему.

До школы на автобусе быстрее, но Октябрина выбирала трамвай. Со времен учебы она привыкла приезжать к звонку, и в рабочие годы не собиралась изменять привычке. Ходить по кончику ножа – удовольствие, доступное только умеющим идти на риск. Да и увольнять ее не за что – все-таки она ни разу не опоздала и ни с кем н ругалась.

Покачивания трамвая на старых рельсах успокаивали. Октябрина даже не стала доставать наушники. Молча смотрела в окно и ни о чем не думала.

День обещал быть удивительно пригожим.

Или все-таки нет? Может, и на него найдется туча.

В школе Октябрину встретила тишина. У входа девушка остановилась у зеркала, будто бы посмотреть на себя еще раз, чтобы не забыться совсем, но на самом деле – послушать тишину, густую, объемную. В мае, конечно, школьников меньше, но любая гробовая тишина в школе – это всегда предвестник чего-то нехорошего, она еще со своих учебных лет помнила. Наверное, за дверями ученикам сейчас совсем плохо.

Она взяла у охранника ключ кабинета, в котором должна провести урок, поднялась на второй этаж и собиралась уже открыть дверь, как за спиной вдруг раздалось достаточно громкое:

– Брина!

Октябрина досчитала до трех, сжала руки в кулаки и – обернулась. Конечно, это был Никита. Он не мог заставить себя называть ее так, как она просила.

– В следующий раз я не отзовусь.

– Ну сейчас-то отозвалась. – Он улыбнулся. Веснушки его на губах стали такие темные, что издалека можно принять за родинки.

– Тогда мне тебя называть Кешей? – спросила Октябрина и прислонилась спиной к двери. Дверь липкая, ее недавно красили, но на водолазке краска не отпечатается. Если бы и отпечататься, дети бы бегали вымазанные. А стоять ровно нельзя – болтал их с Женей общий знакомый Никита всегда обо всем и ни о чем одновременно, с ним они встречались не слишком часто, так что в этот раз точно надолго.

Никита рассмеялся, поднимая мощные плечи. В мае он убирал рубашки подальше, и носил футболки с пиджаками. Не из удобства: Октябрина еще в сентябре заметила, какими взглядами провожали его в коридоре старшеклассницы, поначалу даже подшучивала, чтобы он был поаккуратнее. А он будто специально не обратил внимания.

– У тебя же почти не осталось уроков? – спросил Никита, и почесал голову. Волосы у него отросли, распадались почти до ушей. Ему шло.

– Разве не у всех?

– У меня пока есть.

– У меня немного.

– А, ну, у тебя же нет класса.

– И слава богу, – хмыкнула Октябрина.

– Ну как же, а выпускной? – Никита улыбнулся. – Они так много ног отдавят, наверное. Нужно будет вызывать скорую.

– Веселее будет. На моем выпускном можно было повеситься от скуки.

Октябрина знала – Никита о своих школьных годах рассказывал всем, кому не хватало смелости отказать ему, а таких обычно не находилось. Рассказывал он так, словно ему было хорошо за пятьдесят, может, даже за шестьдесят, и его молодость была совсем другая, не то что у «современной молодежи». А ему всего-то двадцать четыре.