Грохнул второй выстрел – череп разлетелся на части, и судороги прекратились. Сорог добрёл до серого берега и упал без сил.
Интерлюдия 3. Лесорубы
Из трактора играл «Раммштайн». Была у бригадира странная и лютая приверженность к этой группе. Это сейчас о ней можно погуглить, и то если не лень. А тогда Сорог и его коллеги свято верили, что амбал-солист – не кто иной, как внук фюрера. Выживший сначала в пыточных камерах КГБ, а потом в лагерях и сбежавший на родину.
«Du hast! Du hast mich!» – разносилось над весенним лесом.
Коллеги по артели ржали, потому как тогда в школах учили немецкому. И учили хорошо. Олмер, например, увлекался тем, что пел немцев по-русски. Притом без подготовки, импровизируя! Получалось всегда по-разному и чаще всего матерно. Его стараниями содержание этой песни знали все, в трёх вариантах. Сегодня была очередь варианта «стыдного».
Очередной труп корявой чёрной ольхи рухнул в болото, и мужики, дымя бензопилами, направились разделывать кривой ствол на двухметровый чушки, которые и шли в продажу.
Главная сегодняшняя радость состояла в том, что пригревала середина весны и работать можно было без насквозь провонявшего потом комбеза ОЗК. Зимой противорадиационный костюм защищал от сырости, летом – от комаров, слепней и прочего гнуса. Сейчас стоял конец апреля, достаточно было обычной рубашки и джинсов.
Неожиданно немцы умолкли. Бригадир высунулся из кабины и замахал рукой, отдавая команду на перекур. Лавируя между пнями и колеями, из подлеска буквально вылетел белый трёхдверный «Паджеро».
Много позже, работая фотокорреспондентом в газете, Сорог снимал гонки на внедорожниках, так вот даже прокачанные «Самураи» и «Патрули» не пролезли бы там, где мчалось это чудо японского автопрома.
Тем временем «япошка» остановился возле «Белоруса». Из тесного салона высунулся двухметровый детина с неприятным римским профилем под нахлобученной по самые глаза серой не то кепкой, не то пилоткой.
Сорог-то знал, что эта фуражка, а также политические воззрения и дали повод для позорной в лесах и почётной в столицах клички Фашист.
Шапку, кстати, на одной из подработок вынули из немецкого блиндажа он и его друг Ачи, который в то время катался на «Минске». Сорог тогда ещё на «Восходе» ездил, а вся эта нацистская херь казалась интересной. В основном, конечно, интересными казались цены на номерные штык-ножи и нагрудные знаки, снятые с нацистского жмурья…
Фашист печёнкой чуял, где под землёй покоятся кости, завёрнутые в истлевшие лохмотья серо-зелёной формы. Время от времени он вывозил самых расторопных из лесорубной бригады на места сражений последней войны и говорил: «Копать отсюда и до обеда». А после обеда следовал приказ: «Копать отсюда и до ночи!»
Копнина была адским трудом, но нравилась Сорогу больше, чем однообразное разделывание стволов фанкряжа и чёрной ольхи. Тем более что про каждую находку Фашист рассказывал долго и со вкусом, да и платил за найденное сразу и не скупясь.
А ещё Фашист не любил воров и лентяев. Все знали – любой приглянувшийся артефакт можно было просто попросить. Прятать в карман по тихой было бессмысленно – за это с копнины вылетали навсегда. За лень и нерасторопность же ожидали нескончаемые скабрезности типа: «А, руки в мозолях? Так дрочить веселей будет!»
Бригадир поздоровался с Фашистом и пересел в япономобиль. «Паджеро» умчался, раскидывая комья грязи, трактор был оставлен на попечение лесорубов.
До конца смены оставалось прилично времени, а со стороны сторожки, прятавшейся за лесом в паре километров, уже повеяло дымом костра. Вскоре запах копчёных карасей и царской ухи заставил кишки свернуться узлом. К концу смены послышались песни, и гнилая «восьмёрка» бригадира укатила в деревню Какино за спиртом…