Мы не случайно затронули тему искренности побуждений. Для Виталия характерна продуманная честность отношения к людям, предметам, явлениям и понятиям. Он перешагнул рубеж социального сознания и теперь стремится к ощущениям, лишенным нарочитости. В самом начале я упомянула, что обстановка в доме Сундакова, интонации и действия, показались мне театральными, немного рекламными. Я сразу задала вопрос, хватает ли у Виталия терпения слушать то, что говорят другие, ведь его опыт и впечатления легко могут «переплюнуть» очень и очень многие авторитетные мнения. Тем более что его теория подкреплена железной практикой.

Он еще раз напомнил, что и сейчас не прошло его время учиться у других. И тогда он научится с самого первого взгляда узнавать, где притаилась неискренность его собственных поступков и мыслей. Может быть это еще один канон для тех, кто хочет выжить, кто хочет жить, не вступая в конфликт со своей совестью, – не принимать решения лицемеря, не тешить себя иллюзиями о жертвенности, быть естественным и мудрым, следовать только искренним движениям своей души.

Сначала я хотела рассказать о профессиональном путешественнике, потом о руководителе «Школы выживания», потом о Рыцаре Круглого Стола. А потом решила, что надо написать о том, кто оказался голым в пустыне; о человеке, который, как и все мы, приходит в этот мир обнаженным, а потом мужественно бьется всю жизнь за то, чтобы оставаться все тем же «голым в пустыне». Мне кажется, это потому что – помните? – «свобода приходит нагая».

Корр.:

Романтика – это удел восторженного мечтателя? Мальчишество? Или это не умирающее с возрастом и трудным опытом чувство? Поддается ли оно описанию?

Человек шагает по планете. Планета маленькая, но яркая и густонаселенная, а Человек большой, гордый, жадный до впечатлений. Его голова с чеканным профилем высоко в стратосфере: вокруг солнечно, пусто и видно на тысячи миль вперед – Старый Свет, Новый Свет, воды земли, береговые линии. Могучий торс рассекает слоистую, перистую и кучевую облачность то над Британскими островами, то над Коста-Рикой: на вощеной ткани куртки с шорохом оседают стайки капель не пролившегося дождя и не выпавшие снежинки; вокруг металлических застежек потрескивают молнии. Торнадо и ураганы треплют штаны цвета хаки. Крепкие туристические ботинки по самые шнурки погружаются в прозрачный рассол океанов и пресные хляби торфяных болот, скользят на мшистых скалах Исландии, дробят нежно хрустящие под подошвой коралловые рифы Австралии и месят пышную зелень тропических лесов. Вдоль экватора, поперек экватора, под острым или тупым углом к экватору – Человек движется вперед, а под рифлеными подошвами пружинит земля молодых и умирающих стран, и где-то на уровне щиколоток заканчиваются осыпающиеся пирамиды древних ацтеков и безупречной огранки небоскребы Чикаго. День и ночь сливаются в трепещущую антрацитовую тень, а бледные звезды чертят в небе концентрические круги. Но вот что-то происходит, какая-то искра неведомого оттенка вспыхивает на мгновение там, внизу, какой-то восходящий воздушный поток смущает обоняние пыльцой неизвестных цветов, – и Человек останавливается. Он наклоняется ближе к поверхности, в тревоге пытаясь распознать бесчисленные детали еще одного незнакомого ландшафта, еще одной цивилизации, еще одного способа бытия. Он беспокойной рукой берется за видеокамеру, пытаясь ухватить непостижимое движение жизни росчерком одинокого электронного луча по полупроводниковому кристаллу; он лихорадочно втискивает пространство в видоискатель фотоаппарата, множа плоские и однозначные изображения мостов и храмов, аборигенов и лесных чудищ; он сыплет тяжелым золотом наличных и бесплотным серебром кредитных карт в карманы местных торговцев и с трепетом принимает от них драгоценные обломки чужого прошлого и настоящего. Идолы и божки, ритуальные маски и статуэтки, амулеты, стрелы и охотничьи рога – немного металла и дерева, горстка бисера, глины и птичьих перьев. Собрав положенную дань местных запахов и вкусов, оттенков и фактур, настоящей и поддельной красоты, экзотических мифов и экзотической лжи, человек несколько успокаивается, привычным движением застегивает молнии дорожных сумок и разгибает затекшую спину; и снова вперед. Но однажды он вернется к себе домой, расшнурует крепкие ботинки на толстой подошве и стряхнет тропический дождь и арктический снег со своей вощеной куртки. И из дорожных сумок появятся рулоны не проявленной фотопленки, затрепанные путеводители и те самые предметы из бисера, глины и птичьих перьев. Позже, когда слепое бельмо пленки превратится в череду прозрачных негативов, а мечи и амулеты заполнят пустые места на камине, книжных полках, стенах, – начнется лукавая игра технологии и человеческой памяти: мертвое вещество амулетов и ритуальных масок, видеокассет и географических карт сложится в прихотливый узор незнакомой жизни, а по узору легко ляжет прозрачный лак воспоминаний. В доме большого Человека тихо оживут крохотные Мексика и Индонезия, Новая Гвинея и Тибет – вся маленькая планета. Нечто целое. Или целое ничто?