Отпустила такси, прошла вдоль пустой набережной и через один стеклянный мост оказалась у Киевского вокзала. В Брянске я не была уже два года. Когда не стало папы, как-то и не хотелось возвращаться в этот город совсем. С мамой виделись редко, иногда она приезжала, иногда я. Но в какой-то момент я просто перестала хотеть ей звонить, спрашивать, как она. Это мертвое состояние главного внутреннего органа уже не пугало. Его как будто проверяли на прочность, а потом отключили от аппарата жизнедеятельности. Дальше я следить за ним перестала – ну бьется там что-то, потуги какие-то издает, ну ок, дальше как-нибудь разберемся.

Наш дом в Брянске был стар, но эта старость и ветхость придавала какого-то шарма ему. Вряд ли этот шарм замечал кто-то еще, кроме меня, но по дому я скучала гораздо больше, чем по людям. Важно было просто знать, что где-то есть деревянная коробка в шестьдесят четыре метра, в которой ничего не меняется. В голове кружило фонарями билбордов совсем не от вина, а от разговора, который нервозом давил на легкие. Панические атаки случались всё реже, это не могло не радовать. Вообще, подумать не могла, что ответственность превращает людей в невротиков. Если бы я знала об этом в детстве, то еще тогда перестала бы слушать родителей и превратилась в ту, кем я, по сути-то, стала – в разгильдяйку. Мамиными словами уже говорить начала.

Вошла в здание Киевского. Между кассами стояли сумки без хозяев, по углам на подоконниках и в неудобных сиденьях спали люди. Их, свернувшихся от холода, как запятые, расставили по всему вокзалу.

– С тринадцатого пути отправляется поезд…

На Киевском не была уже миллион тысяч лет, не видела нового ремонта, новых бомжей и цветочниц, этих бесконтактных аппаратов по продаже билетов тоже не видела. Между ребер, в центре грудной клетки сомнение разговаривало со мной азбукой Морзе, которой отбивал тот самый погибший как будто на войне, но на самом деле в мирное время орган. Поехать или не поехать? Гамлетовский вопрос все переводят на свой язык, мой демидовский звучал так.

Я так долго пыталась забыть свое прошлое, оно же частями, как строительными плитами, было вынесено из памяти. В места пустоты так ничего и не постелили, дырки не залатали. В тот май, наверное, я стала старше на жизнь, так ведь в моем саундтреке озвучено? Тогда столько прогнивших досок из меня выносили, что приходилось выбрасывать их подальше, еще дальше, что теперь частями только: тут помню – тут не помню, случается.

Тот самый май стал целым сезоном моего сериала. Запахи из тех серий помню: травой пахло вкусно, весна ведь, асфальтом без машинных примесей, как пахнет подъезд, помню, запах людей и даже книг и газет. В голове запахи задержались, а вот события – как в лужах бензин разводы оставил.

– Наличными, картой? – спросила сонная кассирша.

– Наличными.

«Change» – замигало на экране у женщины за стеклом.

– Поезд Москва – Брянск, отправление в эту субботу, пятнадцатого августа, в 6:53. Прибытие в 10:56. Сдача! – протянула женщина под стеклянным окном билет и деньги.

– Угу.

Это как билет в прошлое. Ну вот знаете, когда кажется, что по возвращении найдешь всё на своих местах – все старые записи, университетские лекции Узелкова, хранившиеся на память о первой большой любви, на дисках первые видео неловких стендапов в кадре оператора Громова, постельное белье на мягкой кровати, прыгая в которую, кажется, что боженька обнимает, этот вид из окна, менявшийся только со сменой времён года, этот запах маминых утренних блинов из кухни и голоса, которые стираются уже из памяти.