– Фух, – выдохнули за моей спиной. Обернулась. – Завела артистку, – прошептала Танюха.

Было такое, мне уже снились подобные сны, где я бегаю по коридорам универа и почему-то всегда опаздываю на пару по философии. А там Малинников должен рассказать что-то очень важное. Сон иногда повторялся и пытался объяснить мне что-то – что я всё равно не пойму все эти знаки, ночные предсказания, – а теперь этот сон просто вышел из себя. Вот так просто вышел и стал явью. Бред какой-то, конечно же, подумала я. И по идее, когда сон позволяет передвигаться по нему и контролировать его, я творю какую-нибудь смешную дичь: прыгаю через заборы, дышу под водой и занимаюсь любовью с красивым незнакомым мужчиной. Но не в этот раз.

– Что происходит? – Танюха сидела позади и что-то усердно писала в тетрадь.

– Основы редакторского дела происходят, что еще с ней может происходить, – не поднимая даже глаз на меня, ответила подруга.

– Почему?

– А вот это странный вопрос, – на котором она всё же подняла глаза, чтобы убедиться, что я в себе.

Но, по всей видимости, из себя я вышла какое-то время назад, когда провалилась в сон в своей кровати.

– Я имею в виду… Ничего я не имею в виду.

Какие уж тут вопросы и предположения, когда ты трогаешь свою голову и понимаешь, что у тебя есть челка и выбритый висок. А если есть челка и выбритый висок, то вот тут начинаются вопросы куда серьезнее: что я делаю на ОРД? что я делаю в две тысячи восьмом году? Это был тот вопрос, ответ на который мне нужен был немедленно.

– Телефон дай, – отобрала у Танюхи старую раскладушку.

Не нашла фронтальную камеру, черт бы побрал прогресс, который тогда еще не вставил ее во все телефоны. Сфотографировала как могла и…

– Это я?

– Демидова, ты головой ударилась? – с последней парты переживать уже начал Федя. Федя был не самым коммуникабельным человеком, но тут и ему стало интересно, что же со мной не так.

И, по всей видимости, я действительно головой ударилась – и сильно, раз уж я почему-то оказалась в две тысячи восьмом году, где мне двадцать лет и где в наушниках старосты играет победная песня Билана.

– Какой год? – спросила, обернувшись на заднюю к Танюхе, в надежде услышать помехи в нейронных связях и понять, что наконец меня вытягивает в явь. Но вместо этого услышала:

– Две тысячи восьмой.

– Президент кто? – не унималась, потому что это мог быть не только сон, но и хорошо продуманный розыгрыш моих друзей. Вряд ли, конечно, до такого бы они не додумались, но всё же этот мой вопрос заставил бы их задуматься, потому что…

– Седьмого мая Медведев присягу принял. – Вот поэтому она должна была задуматься, но не задумалась. – Мы же вместе смотрели, Маш. – Брови Таньки поднимались уголками вверх, становились всё овальнее и овальнее. – Прекрати уже.

– Ага, две тысячи восьмой, говоришь.

Из открытого настежь окна подуло легким весенним ветерком, воробушки мигом соскочили с подоконника. Аллочка притихла, уткнувшись носом в классный журнал, а по аудитории защелкали ручками. На мгновение стало так тихо, что в голове можно было услышать, как мозг включил режим профилактических работ. Отвратительный звук. Только резкий визг шин из окна выключил перед глазами испытательную таблицу в разноцветные полосы.

– Да быть такого не может! – вскочила с места, а больше ничего и не оставалось.

– Невыносимая Демидова, сядь уже или выйди из аудитории с вещами! – так же резко подорвалась с места Алла Ивановна.

– Да это всё сон, мне это всё снится! – схватила рюкзак и пошла вдоль рядов.

– Сядь, сядь, Маш, – зашипели с задних парт.

– Ребят, мы давно с вами закончили универ, и всё это, вот эти стены, эти столы – это всё мой сон. Вы часть моего сна.