Когда Элла открыла дверь своей последней недвижимости, она обнаружила в одной из комнат бойкую старушенцию.

– Кто ты??? – невежливо возмутилась Элла, раздраженно бросая тяжелую сумку на пол.

– Это моя квартира! – пояснила она, вкатывая в маленький коридорчик вторую сумку, на колесиках.

– Артемия Голубева! – гордо заявила подслеповатая старушка, облаченная в синий стеганый халат, похожий на солдатскую телогрейку и прибавила доверительным тоном:

– Можешь звать меня баба Тёма.

– Я не собираюсь тебя тут никак звать! – фыркнула Элла.

– Если ты и присматривала за квартирой, а бабуля что-то такое говорила, то теперь тут буду жить я.

– Присматривала! И документ имею. Завещана мне квартирка эта, но с условием: коль, вдруг, ты тут объявишься, уступить тебе большую комнату.

– Завещана??? – Эллу чуть улар не хватил от такого заявления.

– А я большую и не занимала. Живи, голуба! – невозмутимо ответила баба Тёма и удалилась на свою законную жилплощадь.

Так Элла стала обладательницей квадратного пространства, ограниченного четырьмя оклеенными невнятными обоями стенами, одну из которых почти полностью занимало окно без занавесок. Из него был виден тощий пучок тополиных веточек, чудом дотянувшихся до таких высот.

В комнатке стояла оснащенная крахмальным бельем никелированная кровать, украшенная как новогодняя игрушка, блестящими шариками – несомненно главный предмет меблировки. У окна примостился столик на витых ножках, напоминающих рога какого-то горного животного, скорее всего, козла. В углу громоздился перекошенный от старости и тяжелых впечатлений шкаф.

Теперь, стоя по утрам в тесной кухоньке, Элла могла наблюдать, как баба Тёма кормит из окна многочисленных голубей, слетающихся на ее зов. Птички загадили весь широкий подоконник и большую часть стены. Взлетая, они противно царапали лапками по жести. Эллочка тушила сигаретку в тонкой струйке воды, текшей из крана в щербатую раковину.

– Баб Тёма! – просила она, – ты бы их на дворе кормила, как все бабки. Они же в окна лезут, скоро в кровать гадить начнут. Дом на голубятню похож, у наших окон пернатое царство какое-то!!!

Бабка была не то что глуховата, но все слышала так, как ей это было удобно.

– Царствие у нас небесное, голубиное! – отвечала она. – А ты, Элка, не смоли, так чадно от тебя! Не продухнуть, вот ей-ей!!!

«Не продухнуть! – злилась про себя Элла. – Ладно, не век же мне здесь жить, будет все как раньше… Должно!»

…

Детство Эллочки было, по тем временам, весьма завидным. Отец – крупный государственный деятель, какими делами он тогда ворочал и куда бывал по-приятельски небрежно вхож, даже сейчас представить страшно… Впрочем для своих, домашних, он казался необычайно нежным супругом и безукоризненно любящим отцом, и никак иначе.

Бабушка косилась на зятя недоверчиво. Ее жизненный опыт подсказывал, что у каждой медали есть две стороны, да вот узреть одновременно и ту, и другую, невозможно. Хотя, она могла бы его уважать за то, что дочь была счастлива, если уж никак не получалось зятя полюбить…

Эллочкина мама была домохозяйкой. Это потом уже, после смены политического строя, гордое звание «домохозяйка» стало привычным и даже завидным. Тогда, в ушедшей ныне в небытие стране равноправия и сглаженных половых различий, такой профессии как бы и не было, а, может, сами женщины предпочитали трудиться «на производстве». Однако, домохозяйки, как экзотические райские птицы, все же существовали.

У Эллочкиных родителей было все. Служебная квартира в центре города, полная дорогой мебели и ковров. Загородный особняк, официально считавшийся дачей. Две машины, масса красивых и не имеющих прикладного значения в быту вещей. Элла помнила большую китайскую вазу, которая стояла в их особняке в холле на полу. Она была вся сине-золотая и такая тонкая, что казалось, фарфор тихо звенит.