Этим системам я дам свои названия: «система Ватсона» и «система Холмса». Которая из них как называется, догадаться несложно. Систему Ватсона можно представить себе как наше наивное «я», управляемое привычками ленивого мышления – теми самыми, что даются нам наиболее естественно при движении по так называемому пути наименьшего сопротивления и закрепляются на протяжении всей жизни. А система Холмса – это наше амбициозное «я», то, которое мы обретем, когда научимся применять его метод в повседневной жизни и навсегда вырвемся из рутинной системы Ватсона.

Привыкнув мыслить шаблонно, наш разум заранее настроен на принятие любой поступающей информации. Сначала мы ей верим и лишь потом ставим ее под вопрос. Иначе говоря, изначально наш мозг воспринимает мир как ряд тестов с вариантами ответов «верно» и «неверно», и ответом по умолчанию неизменно является «верно». Если пребывание в режиме «верно» не требует никаких усилий, то для перехода в режим «неверно» нужны бдительность, время и энергия.

Психолог Дэниел Гилберт описывает этот процесс так: чтобы нашему мозгу обработать некую информацию, нам необходимо в нее поверить – хотя бы на долю секунды. Допустим, я попрошу вас подумать о розовых слонах. Вы наверняка знаете, что розовых слонов не бывает. Но, читая предыдущее предложение, вы на мгновение представляете себе розового слона. Чтобы осознать, что его не существует, вам пришлось на секунду поверить, что такой слон есть. Понимание и вера происходят одновременно, в течение мгновения. Бенедикт Спиноза первым осознал эту необходимость принятия ради постижения, а Уильям Джеймс за сотню лет до Гилберта объяснил тот же принцип следующим образом: «Вера во все суждения, будь то атрибутивные или экзистенциальные, предполагается самим фактом их формулирования». Только после такого принятия на веру мы предпринимаем усилия, чтобы усомниться, – и, как отмечает Гилберт, этот этап далек от автоматизма.

В случае с розовыми слонами процесс опровержения прост. Он почти не отнимает сил и времени, тем не менее мозгу понадобится больше стараний на его обработку, чем в том случае, если бы я упомянула о серых слонах, поскольку противоречащая фактам информация требует дополнительного этапа подтверждения и опровержения, в отличие от истинной информации. Но в случае с розовым слоном слишком уж все явно. Чем сложнее понятие или идея или чем менее очевидно, верны они или неверны («В штате Мэн нет ядовитых змей». Верно или нет? Вперед! Но проверка факта возможна и в этом случае. А как насчет вот такого: «Смертная казнь – не столь суровый приговор, как пожизненное заключение». Что скажете теперь?), тем больше усилий требуется для их анализа. Вдобавок достаточно самой малости, чтобы этот процесс прервался или вообще не начался. Если мы решаем, что утверждение звучит достаточно правдоподобно («само собой, в Мэне нет ядовитых змей, а что?»), тем больше вероятность, что мы автоматически примем его на веру. Аналогично, если мы заняты, находимся в состоянии стресса, отвлекаемся или наши ментальные ресурсы исчерпаны по другой причине, мы можем и впредь считать какое-либо утверждение верным, даже не удосуживаясь проверить его, – при столкновении со множественными задачами наши интеллектуальные способности оказываются попросту слишком ограниченны, чтобы справиться со всеми задачами сразу, в результате процесс проверки информации страдает одним из первых. Когда это происходит, у нас остаются нескорректированные представления – которые мы позднее будем вспоминать как верные, хотя на самом деле они неверны. (Есть ли в штате Мэн ядовитые змеи? Да, на самом деле есть. Но если вам зададут тот же вопрос через год, еще неизвестно, как вы ответите на него, особенно если прочитали этот абзац в состоянии усталости или постоянно отвлекаясь.)