Еще 28 февраля в Ставке Николая II на фронте где он находился в эти дни, смотрели на волнения в столице, как на бунт, который можно усмирить. Для этой цели были назначены части войск с Северного и Западного фронта, генерал Иванов назначен диктатором с объявлением военного положения в Петербурге, и царь выехал 1 марта из Ставки в Царское. Но в то же время инженеры Некрасов и прогрессист Бубликов вместе с левыми вошли в связь с железнодорожным союзом и оказались хозяевами движения по всей железнодорожной сети. Под этими впечатлениями находился и исполнительный комитет Совета рабочих и солдатских депутатов, и, может быть, этой угрозой объясняется и настроение делегатов, направленных с ультиматумом к царю, и их сравнительная уступчивость в ночь на 2 марта.

Оставалось решить последний из больших вопросов образования новой власти: определить положение царя. Что Николай II больше не будет царствовать, было настолько бесспорно для самого широкого круга русской общественности, что о технических средствах для выполнения этого общего решения никто как-то не думал.

Депутаты-кадеты не могли оставить без ответа и без разрешения вопрос о форме государственного строя. Они представляли его себе как парламентарную и конституционную монархию. Как только пройдет опасность и установится прочный мир, – говорили они – мы приступим к подготовке Учредительного Собрания на основе всеобщего, прямого, равного и тайного голосования. Свободно избранное народное представительство решит, кто вернее выразил общее мнение России, мы или наши противники.

Делегаты Госдумы Гучков и Шульгин в 3 часа пополудни выехали навстречу царю и только в 10 часов вечера приехали в Псков. За это время в настроении царя произошло значительное изменение. Выезжая, в ночь на 28 февраля из ставки, он еще рассчитывал усмирить восстание и дал генералу Иванову широкие полномочия, – хотя генерал Алексеев уже убеждал его дать конституцию. Остановленный в ночь на 1 марта в Малой Вишере, в виду опасности столкнуться с восставшими войсками, он уже соглашался на конституцию. Все же, решив повернуть на Псков под покровительство генерала Рузского, он колебался между усмирением и уступками, смотря по ходу событий. Но, приехав во Псков в 8 часов вечера 1 марта и узнав, что революция побеждает, он услышал от Рузского совет идти на все уступки – и поручил Родзянке составить ответственное правительство.

К утру 2 марта он узнал от того же Рузского, что эта уступка уже недостаточна, и что все войска перешли на сторону восставших. А после завтрака Рузский принес ему семь телеграмм от брата Николая великого князя Николая Николаевича, генерала Алексеева и от командующих фронтами. Все они настаивали на отречении царя от престола по формуле Прогрессивного блока, переданной Алексеевым: отречение в пользу сына с регентством брата Николая Михаила. Николай согласился и на это, составил соответственную телеграмму, но до 3 с четвертью часов она не была отослана. А потом он узнал о предстоящем приезде Гучкова и Шульгина – и переменил намерение. Вместо передачи сыну, он решил передать престол Михаилу и в этом смысле составил текст отречения.

Когда приехали депутаты, он встретил их спокойно и передал им свое последнее решение готовым. Гучков перед чрезвычайной революционной комиссией объяснял довольно пространно, почему он отступил от поручения временного комитета. Он хотел увезти с собой во что бы то ни стало хоть какой-нибудь готовый акт отречения – и не хотел настаивать. Уже после подписания акта Шульгин напомнил о князе Львове, и царь написал бумагу о его назначении премьером. Шульгин хотел таким образом установить преемственность власти и предложил поставить на бумаге дату до отречения, когда Николай еще имел право распорядиться. Перед комиссией Гучков хотел было затушевать этот факт, но это ему не удалось: комиссия констатировала, что назначение князя Львова произошло совершенно независимо от царского указа.