Пурпурный фон радужного пятна демонстрировал всевозможные оттенки красного, извивался, образуя спиральные завихрения, превращаясь в голову с длинными седыми космами и бесконечной бородой. Лица не было видно.

Вслед за головой из смешения белого, красного и черного возникло мощное туловище. Богатырская фигура вызывала уважение.

Трансформации человека без лица продолжались.

Гигант становился зыбким, неустойчивым – расплывался в серо-красно-белое облако. В его глубине сверкали молнии. Они казались родными. Облако все больше напоминало раскидистый древний дуб.

Четыре человека приблизились к дубу с разных сторон.

Лица людей были скрыты глубокими капюшонами, но по крепким фигурам угадывалось, что двое из них – мужчины. В двух других по узким плечам и невысокому росту можно было предположить женщин или детей-подростков.

Они закружились вокруг векового дерева, все больше ускоряясь, сливаясь в сплошное пестрое кольцо. В глазах рябило от бесконечного мелькания силуэтов. Казалось, что это нереальное вращение затянет в себя и растворит без остатка.

Сумасшедшая пляска оборвалась так же резко, как и возникла.

Вместо четырех человеческих фигур осталась одна. Она таяла так быстро, что не было возможности разглядеть, кто это – мужчина или женщина.

Сквозь растворяющуюся фигуру проступил золотой крест, излучающий ослепительный свет, в котором меркли любые другие оттенки.

Дуб-богатырь вспыхнул ярко-желтым пламенем и впитался в крест, делая его еще ярче.

Плавно, словно выплывая из тумана, сквозь белизну, заполнившую пространство, проступило тело младенца.

Он поворачивал голову в сторону Тримира. На детских губах угадывалась легкая насмешка.

«Кто ты, дитя?» – вопрос звучал в голове колдуна против его воли.

Черты младенца становились все четче и четче, и в тот самый момент, когда Тримиру казалось, что он узнал это дитя, его образ исчез вместе со светом, оставляя только черноту.

Ведун плеснул себе в лицо воды из ведра, стоящего подле кровати.

Прохладная жидкость привела его в чувство.

Из темной глубины сосуда на него смотрело худощавое усталое лицо с провалившимися маленькими глазами.

Тримир усмехнулся своему отражению, демонстрируя мелкие хищные зубы.

Ему нравилось выглядеть мерзко и зловеще. Это отпугивало назойливых людей, которые раздражали ведуна, отвлекая его от постижения таинств волшебства.

Тримир неловко поднялся с кровати, злобно рыкнув.

Левая нога затекла и онемела от неудобной позы, подчеркивая его бессилие перед внешними обстоятельствами.

Он с детства пытался победить в себе это ощущение слабости единственным доступным способом – совершенствованием своих магических талантов.

В глубине души ему было предельно ясно, что злость, которая глодала его, адресована не оборотнику, бесцеремонно вырвавшему его из сна, – она следствие бессилия перед тайной величественного виденья.

Случившееся можно было бы оставить без внимания, утихомирив непрошеную ярость, но ведун понимал, что произошедшее во дворце княгини не предвещает ничего хорошего.

Хотя Ольга не доверяла волхвам и давно была крещеной – от ее благополучия зависел покой Тримира. А он для ведуна был второй по значимости вещью в жизни, да и то только потому, что обеспечивал возможность заниматься первой – познанием абсолютной магии.

Княгиня поклонялась непонятному для Тримира богу, который призывал все ото всех терпеть и любить врагов. Несмотря на могучий призыв «возлюбить врагов своих», для охраны Ольги существовала многочисленная дружина.

Прихрамывая на занемевшую ногу, ведун побрел в покои воеводы Свенельда, шаркая стоптанными туфлями по отполированному полу.