– Да есть у нас дом, Миша. Сыночек тебя заждался. Где тятя, где?

– Сы-но-чее-к??? – сердце Михаила заколотилось.

– Да. Витенька. Годик ему. Пойдём.

– Погоди, – он стёр испарину с лица. – Ты ребёнка родила? От кого?

– Как от кого? – она растерялась, губы задрожали. – Я только тебе дар любви отдала и твой дар до капельки себе взяла. Вот с той ночи всё и началось. Кроме тебя в наших местах никого отродясь не было. Мы тут одни живём.

– Одни? Людей не видите и ничего не знаете? – он побледнел Понял, что она говорит правду.

– Одни, одни живём…

– Сколько лет тебе, любовь моя? – он прижал её к себе, поцеловал в макушку.

– Шестнадцать скоро исполнится. Я уже взрослая. Сыночка родила.

– Господи, прости меня, – он опустился на колени, поцеловал Верины босые ноги. – Любовь моя вечная, Ве-е-ера, не отдам тебя никому.

Матвей и Устинья приняли Михаила сухо. Вопросов ему не задавали. Сразу поняли, что он за человек. Разрешили ему остаться ради дочери и внука. Знали, недолго гостить он у них будет. Так и вышло. Через неделю затосковал Михаил, стал Веру уговаривать уехать.

– Тебе учиться нужно, Верочка. Да и Витюше в городе лучше будет. Что ему в лесу делать? Смотри он какой у нас смышлёный. Соглашайся…

Вера сдалась. Михаил ей столько интересного рассказал про замки и дворцы, про театры, картины, книги и разные заморские сладости, что она засобиралась в дорогу.

– Тятя, мы с Мишей и Витенькой в город хотим поехать. Отпусти. Сёстры давно в городе живут и назад не просятся, значит хорошо там.

– Хорошо ли плохо ли там, нам неведомо. Скрытные они. Всю правду не расскажут… – Матвей Будулаевич нахмурился. – А обратно они не едут, потому что бояться меня…

– Тятя, что это ты выдумал. Мы тебя все любим. Ты у нас самый лучший. Отпусти. Благослови нас.

– Ой, Верка, Верка, что с тобой делать? Держать тебя смысла нет, убежишь всё равно. Кровь цыганская взыграет, – отец поцеловал Веру в лоб. – Судьбинушка у тебя тяжёлая, дочка. Но это твой путь. Иди по нему с любовью, сыночка береги.

– Будет трудно, возвращайся обратно, двери нашего дома для тебя и Витюши открыты, – сказала Устинья. – Помни всё, чему я тебя научила. Ступай с Богом, дочка.

Настасья обняла сестру, шепнула:

– Он тебя предаст, Верка, помяни моё слово. Он – плохой человек, чужой. Через язык свой пострадает и тебя переживёт… Недолго, правда… Ступай…

– Настасья, зачем ты такие слова мне сказала? – Вера расплакалась – Мне и без того тяжело, а ты…

– Я судьбу твою вижу, Вера, не реви. Я тебя жалею и предупреждаю, чтобы ты повнимательней была и не очень-то ему доверяла. Скоро дочку родишь, тогда мои слова вспомнишь. Ангела вам в путь. Живите в любви…

Вера шла рядом с Михаилом, который нёс на руках сына. Её душу переполняли новые чувства. Она думала о себе, как о птице, вырвавшейся из клетки, птице, летящей в неизвестную, прекрасную страну, чтобы там умереть. Почему в голову лезли такие мысли, было неясно. Ощущение свободы и беспредельности дурманило сильнее дурман-травы. Безмерная радость переливалась через край, разливалась цыганской песней, той самой, которую пел отец – тятя…

Новая городская жизнь представлялась Вере сказкой. Чего она себе только не напридумывала, а вышло всё не так. Михаил привел её с сыном в маленькую, узкую, как пенал комнату в бараке. Кроме них в таких же узких комнатах ютились ещё десять семей. Перегородки были такими тонкими, что любой шорох был слышен. Даже шёпотом говорить было невозможно, кто-нибудь из соседей обязательно в разговор вклинивался.

Пугала Веру вонючая уборная одна на всех и кухня, где кашеварили несколько хозяек одновременно. Бани не было. Вернее, она была но где-то далеко-далеко, без провожатого не найдёшь. Работала баня два раза в неделю. Один день мужской, один – женский.