День за днём я вижу облака, что проплывают мимо моего окна,

И каждый день я остаюсь одна, чтоб насладиться тишиной сполна.

Скажи мне, где тут справедливость? И где моя вина, что силой страшной оказалась я наделена?

Молчишь. С тобою не поговоришь.

Как хорошо, что я не одинока, что обо мне заботится семья,

Однако правда в том, что …

Неожиданно я услышал хруст ломающихся веток, доносившийся со стороны ручья. Повернувшись в сторону звука, я обнаружил, что по другую сторону берега стоит одинокий олень, неизвестно откуда взявшийся в этой части леса. Обычно они не приближались к деревне, предпочитая уединённые места подальше от людей, поэтому обнаружить его считалось большой удачей. Положив листок со стихами обратно в карман, я медленно потянулся одной рукой за спину, доставая оттуда заранее приготовленный лук, а второй аккуратно вытащил стрелу, чтобы не спугнуть животное. Натянув тетиву до упора и затаив дыхание, я выжидал удобного момента, чтобы выстрелить, как вдруг олень, словно уловив чужое присутствие, повернул голову в мою сторону.

Я тут же почуял неладное, что-то в его облике не давало мне покоя, словно это был и не олень вовсе, настолько неестественным он казался. Лишь спустя некоторое время до меня дошло, что у него были красные глаза. Его пристальный взгляд словно проникал мне в душу, и по какой-то причине я не мог заставить себя отвернуться от него. Я вдруг осознал, что уже достаточно долго смотрю на него не моргая, из-за чего глаза начало жечь. Не в силах ничего разглядеть, я с трудом осел на траву и схватился за голову, которая начала гудеть из-за непонятно откуда взявшихся голосов: «Ей не скрыться… Джулиан… никому из вас…». Последним, что я помню, был сильный удар головой о землю, а следом – темнота.

Я открываю глаза и вижу перед собой непроглядную тьму. Она обволакивает меня со всех сторон и мне кажется, что я растворяюсь в ней. Со временем перед глазами начинают мелькать какие-то блики, они инородные, чужие, им здесь не место. До меня постепенно доходят еле различимые звуки, и я трясу головой в надежде от них избавиться. На секунду все прекращается, однако вскоре я уже чувствую, как кто-то касается моего плеча и зовет по имени. Глаза сами по себе начинают медленно разлипаться, и я тут же закрываю их в попытке спрятаться от ослепительно-белого света.

– Джулиан, как ты себя чувствуешь, – кто-то настойчиво пытается разбудить меня, однако я продолжаю лежать неподвижно, словно это поможет сохранить то чувство невесомости, в котором я пребывал некоторое время назад, – Джулиан, ты меня слышишь?

– Судя по его реакции на свет, он уже пришел в себя и просто продолжает притворяться спящим.

– Мередит, оставь своего брата в покое, ему нужно время, чтобы оклематься.

– Но он лежит так уже шесть часов, мама до сих пор ужасно за него волнуется, неужели я могу позволить ему и дальше прохлаждаться в постели?

Все эти разговоры начинают мне порядком надоедать, так что я набираю в легкие воздух, чтобы что-то сказать, как вдруг захожусь сильным кашлем, который вынуждает меня согнуться в кровати и почувствовать ноющую боль в голове. Когда приступ немного стихает, чьи-то руки приподнимают мне голову и начинают вливать в горло какую-то жидкость, и вот я уже сам держу чашку и пью до ужаса горький отвар, стараясь избавиться от дикой жажды и сухости во рту. Прикончив первую кружку, я жестами пытаюсь попросить еще одну, на что мне дают выпить уже простую воду, и я так же быстро осушаю ее содержимое. Кто-то забирает чашки из моих рук и помогает присесть на кровати, предварительно подложив под спину подушку. Глазам все еще трудно привыкнуть к свету, однако силуэты передо мной постепенно приобретают очертания: сначала я замечаю Оливера и Эмили, сидящих по обеим сторонам от моих вытянутых ног, потом Мередит, которая уходит из комнаты с пустыми кружками, а в дальнем углу комнаты сидит отец, и вид у него самый усталый из всех. Мамы я нигде не видел, должно быть, она, как и сказала Мередит, переутомилась и спала в другой комнате. Голова все еще сильно кружится, и по шкале от одного до десяти можно сказать, что общее самочувствие еле дотягивает до тройки, однако я нахожу в себе силы спросить у отца: