– Мы с Антоном Буравиным разорвали отношения, совсем недавно. Ты была права, когда говорила о нем. Теперь я сама по себе, ищу команду, с которой больше не придется загоняться.

Услышав это, я оживилась и почувствовала необъяснимую радость:

– Как же я рада этой новости! Буквально на днях снова думала о том, что тебе нельзя с ним работать. С самого начала вашего союза у меня было внутреннее сопротивление твоему истязанию. Знаю, ты иначе относишься к этому, но когда продюсер загоняет больного артиста на сцену, это не что иное, как истязание. А Антон только так и делает. Зато теперь точно все будет круто! Ну, может, не сразу, но поддерживаю тебя полностью. Думаю, многие искренне любящие и уважающие тебя люди чувствуют то же самое.

– Надеюсь… В любом случае сейчас будет непросто… Не пойму только, почему я сама не вижу этого сразу… или вижу, но ничего не делаю… Антон сейчас, как может, компенсирует сорванные концерты. И, конечно, за мой счет. Во всем обвиняя меня… – с грустью сказала Марина.

– Ничего, все пройдет. А если честно, то для Антона это тоже хорошо, просто он пока еще этого не понимает. Но на твоем фоне он умирал как профессионал. Зато зарабатывал и не мог никак определиться, что же для него важнее – деньги или творчество, потому и превратился в истязателя. Знала, что так и будет, как только услышала вас вдвоем. Теперь главное, чтобы ты не передумала. У немцев есть такая поговорка:

«Lieber ein Ende mit Schrecken als ein Schrecken ohne Ende» —

«Лучше ужасный конец, чем ужас без конца».

Марина засмеялась:

– Я не передумаю! Точно говорю! Спасибо тебе за поддержку.

Мы просидели в кафе еще какое-то время. За окном вечерело. Прощаясь, я достала из сумки аккуратно упакованные брецели, которые специально привезла для нее из Берлина.

– С моей комплекцией только бублики и есть, – засмеялась она, – но я все равно возьму! Люблю пробовать такие штуки.

– На завтрак можно все есть! Ты их в духовке подогрей, и будут как свежеиспеченные! – сказала я, и мы, крепко обнявшись, попрощались.

Мне хотелось прогуляться, и я решила пройти пешком несколько станций метро. Прохладный воздух гладил мое лицо, успокаивая зашкаливающие от встречи эмоции. Каждое слово, каждая картинка то и дело всплывали внутри в новых образах. Марина, которую я любила и помнила до этого момента, в один миг стала для меня совершенно другим человеком. Совсем не потому, что «звезда» вдруг оказалась доступной. Я никогда не страдала болезнью фанатов и не мечтала с кем-нибудь познакомиться. Но после этой встречи увидела, насколько несвободны эти люди, как они уязвимы. Поняла, что они нуждаются в поддержке и любви больше, чем в обожании, которым мы, зрители, нередко так жестоко обязываем артистов соответствовать нашим ожиданиям. Мне очень сложно передать эти чувства, но помню, как внутри звенела мысль, что она и такие, как она, – хрупкие сосуды, которые нужно не раздирать на части, а бережно хранить. Я шла, переваривая свои ощущения и изменения за время этой встречи. Я чувствовала невероятное тепло и душевную близость к этому заново открывшемуся для меня человеку.

Через несколько дней я вернулась в Берлин, и мы долго не виделись, но постоянно находились на связи, в переписке. Как-то она написала мне:

«Ушла от мужа. Уже месяц, как забрала вещи, детей и ушла. И ты знаешь, мне страшно. Он все равно в теме, давно в шоу- бизнесе, и, как бы там ни было, между нами была какая-то важная связь… хотя любви давно нет».

«Я понимаю, Мариночка! Но ведь ты хочешь любви, а не просто привычной связи. Ты стала для него чем-то таким большим и необъятным, что он даже любить тебя не может, не умеет. Вы стали несоразмерными… Это как в мультике, смотрела