Думая так, я продолжала идти вперед. Достигнув порога, я вздрогнула, отчетливо увидев паучьи лапы. Паук занимает полстены! Замирая и приглядываясь, я поняла, что их три. Три гигантских тарантула сидят на стене, их лапы переплелись в центре, они равноудалены друг от друга, как долбаный равносторонний треугольник, в итоге я отчетливо вижу три круга и двадцать четыре лапы, девять из которых сплелись в сетку. Я не могла дышать. Мои легкие будто парализовало. Дело в том, что я арахнофоб. И я просто не могу пройти мимо этого, даже чтобы включить свет и избавиться от жажды.

Злобное двадцатичетырехлапое чудовище неистово трепыхалось, празднуя свою победу. Если я сделаю шаг вперед, оно на меня набросится…

Сзади вспыхнул свет – кто-то спускался по лестнице.

– Ты чего стоишь? Напугала! – Это была мать.

– Что это? – показала я пальцем. – Ты видишь это?

– Вижу, и нечего шептать и падать в обморок. – Видать, интонации выдали с потрохами мой страх. – Это подарок.

– Пауки?

– Да! – Мама смело вошла на кухню, двинула дверью и нажала на выключатель. Вспыхнул свет. – Это часы, дурочка! Подарок!

– Дяди Васи? – уточнила я, ибо в моем понятии только он способен на такие шуточки. При свете трехрожковой люстры были видны мохнатые лапы, сделанные из какого-то меха, потому что легко колыхались на сквозняке, а в центре, то, что я приняла за три тельца паукообразных, оказалось циферблатом, тоже черным, с белыми стрелками.

– Нет. Липатовых.

– О боже… – покачала я головой неодобрительно.

– Как ты могла подумать, что это от Васьки, твоего дяди? Он в курсе твоей фобии.

– А зачем вы это повесили?

– Ну не могли же… – мама прикусила язык и понизила голос. – Уедут – уберем. Это какой-то новомодный дизайнер сделал. Ручная работа, единственный экземпляр.

– Это они вам так сказали?

Мама хмыкнула и выдвинула ящик, где мы храним лекарства, а я только сейчас заметила, что она держится за живот.

– Что такое?

– Подташнивает меня что-то. Грибами траванулась, похоже. – Мама сунула в рот пару таблеток угля, взялась сперва за стакан, затем заметила почти полный бокал мартини на столе и запила в итоге им.

– Что ты делаешь? Алкоголем лекарства запиваешь?

– Не занудствуй. Иди спать.

Я выпила воды, и мы вместе отправились к лестнице, выключив везде свет. У родителей спальня на третьем этаже, мы разделились на площадке второго. Когда я смотрела на ее удаляющуюся спину в длинной шелковой ночнушке, у меня появилось непреодолимое тревожное чувство. Захотелось даже броситься ей вслед. Но я отмахнулась от этого бреда и отправилась спать.

Я находилась в какой-то клетке в подземелье. Скрип железной цепи, на которую была подвешена моя мобильная решетчатая камера, вонзался в уши острым шипом и доставлял почти физическую боль. Я не понимала, откуда в подземелье ветер и почему моя клетка раскачивается. А еще я ждала неминуемого конца – когда она окончательно опустится в самую магму и я умру, сваренная в ней живьем. Я буду орать, с визгом бросаться на чугунные стены, и мои ладони будут привариваться к раскаленной решетке… Я буду отрывать их с кожей и кусками мяса и прыгать вверх в надежде найти шпингалет и открыть клетку…

Я посмотрела наверх. В жуткой темноте, окутывающей эту таинственную пещеру, в которой я очутилась, не видно никаких шпингалетов. Видать, клетка просто заварена, из нее нет выхода… Но главное, что пока не чувствуется жа́ра. Мне кажется, самое страшное – это умереть в огне. Не задохнуться, а именно сгореть живьем, ощущая каждой клеточкой максимально высокие температуры, которые человек просто не в состоянии вынести… Страшная, мучительная смерть!