Молодожены вечерами угощали гостей наваристым мясным супом с картошкой, горохом и морковью. Каждому давали по тарелке супа и по одной тарелке на двоих простокваши. Я плачу и требую тарелку простокваши для себя одного. Простокваша из одной из мисок проливается на большой поднос с ручками, куда его ставят для гостей. Дедушка ставит передо мной большой медный поднос, на который пролилась простокваша, и говорит:

– Вот твоя простокваша. Сиди и ешь. Вся она твоя.

Передо мной стоит большой поднос, по которому тонким слоем разлилась простокваша. Все смотрят на меня и смеются. Я не подаю вида, наклоняюсь и слизываю простоквашу с подноса.

Дедушка говорит: «Сын Казема должен показать всем, что он сын сумасшедшего».

Мне стыдно за то, что я делаю. Меня очень обижают слова деда. Теперь меня везде называют «сын Казема». Даже бабушка и дедушка зовут меня «сын Казема». Само имя Казем, которое значит «сдержанный, терпеливый», теперь приобрело какой-то совсем другой смысл. Трудно быть «сыном Казема».

Дедушка собирается поехать в Шахдад. Он хочет продать долю наследства матери, перешедшую моему отцу, и на эти деньги содержать моего отца и меня. У него самого денег нет.

Дедушка берет меня с собой. После полудня мы отправляемся в путь. Дедушка грузит на мула постельные принадлежности и сажает меня впереди. Постель у меня под ногами мягкая, и хотя седло жесткое, но не доставляет мне поначалу неудобства. Обычно на вьючном седле ехать долго трудно и неудобно, и в итоге после многочасовой поездки седло натирает мне бедра и ступни.

Я еду на родину моей матери в ее дом и финиковый сад в Шахдад, расположенный в 45 км от Сирча. Закат застает нас в дороге. По обе стороны от нас горы: высокие, безводные, каменистые, кое-где покрытые песками.

Годами в этих горах шли дожди. В этих местах бывают сели, сильные ливневые дожди. Горы все в дырах, больших и маленьких. Поэтому эти горы называют «изъеденными молью», хотя я не знаю почему: то ли из-за дыр, то ли по какой-то другой причине. Мы недалеко отъехали от Сирча.

– Дедушка, почему эти горы так выглядят? – спрашиваю я.

– Как именно?

– Все в дырах.

– Их называют «изъеденные молью».

– А разве моль ест горы?

– Может быть, и ест.

– Мы едем к моей маме?

– Твоей матери уже нет в живых. Остались только дом и финиковая роща.

– Как случилось, что мама умерла?

– Она заболела. Мы все испробовали, но не смог ли ее вылечить. Тебе было шесть месяцев, когда твоя мать ушла в мир иной. Мы тебя вырастили.

– А почему мама не вышла замуж в этом самом Шахдаде?

– Так, не вышла. Такая ей выпала судьба, стать женой твоего отца. Вот и все. Не спрашивай больше об этом.

Вместе с нами едут несколько человек, среди них г-н Мошрафи. Им всем надоели мои расспросы.

– Насрулла-хан, не разговаривай так много со своим внуком. Мы тоже люди, поговори с нами. Спой что-нибудь. Ты умеешь петь?

Наступила ночь, ночь среди гор, подступающих к дороге с обеих сторон. Горы – черные, с изрезанными вершинами. Я думаю, что горы похожи на зубы огромного великана, который раскрыл пасть, и мы едем внутри этой пасти. Копыта мулов тонут в песке, ударяются о большие и маленькие камни и постукивают. Слышится, как мулы фыркают при ходьбе. Вся дорога – это спуски и подъемы. Вышел месяц. Большие звезды ярко светят. Они рассеялись по всему небу, здесь и там собираются в кучки и цепочки.

Я поднял голову и смотрю на небо. Дедушка поет. Мы едем по долине, в конце которой я приеду к своей маме. Голос дедушки отдается эхом в горах. Он поет:

– Сегодня я считаю звезды. Не приходи ко мне, сегодня я болею. Не приходи ко мне, любовь моя. Сегодня все мои враги меня подстерегают.