– А в том, что я журнал, в котором вы мне пятёрку поставили, украл.

– Как украл? – испуганно воскликнула Евдокия Гавриловна и оглянулась.

Учительница и верила, и не верила словам Ивана Васильевича.

– Очень просто. Вы вышли из класса, а я подошёл к учительскому столу и незаметно положил журнал в холщовую сумку, с которой ходил в школу. Домой я летел как на крыльях. Мне хотелось быстрее маме показать свою отметку, но когда я пришёл, её дома не оказалось. Я свою пятёрку и гладил, и целовал, и смотрел на неё во все глаза и не мог налюбоваться. Наслаждаясь оценкой, я всё-таки сообразил, что родительница вряд ли погладит меня по головке за такое дело, поэтому свидетеля своего преступления спрятал в сарае в укромном местечке, а маме просто похвастался своим успехом. Она сначала не поверила, а потом расцеловала меня и испекла мои любимые пышки на кислом молоке, которые мы ели только на праздники. На другой день в школе был переполох из-за журнала, вы пришли на урок заплаканной, но потом новый журнал завели и отметку мою перенесли в него. Я не осознавал своей вины, каждый день уходил в сарай, любовался пятёркой и с удовольствием учил уроки. Мама заметила во мне перемены, но объяснила всё просто, по-крестьянски: «Перебесился». Один я знал, отчего со мной произошли такие метаморфозы. Много лет мне было стыдно признаться в преступлении и вот, наконец, я созрел. Простите меня, Евдокия Гавриловна.

И припав на одно колено, улыбаясь, он поцеловал учительнице руку и склонил голову.

– Прощаю, мой дорогой, – смеясь, ответила учительница. – Хотя, если честно, я этот случай совершенно не помню.

Она назначила ему встречу на той самой лавочке под раскидистой ивой.

Правду говорят, что люди меняются быстрее вещей. Вот эта зелёная скамейка в парке осталась такой же, как и тридцать лет назад, даже цвет не поменяла. Та же гордо выгнутая блестящая спинка, чёрные ободья по краям, тяжелые стальные ножки, которые много лет не дают возможности убежать со своего места этой свидетельнице любовных утех и драм. Жёлтый вытоптанный песок под ногами. Та же ива, которая своими склонившимися ветвями почти круглый год создавала интим влюблённым парочкам, скрывая их даже от фонаря, который бесстыдно светил на углу сквера.

Да и весь сквер почти не изменился. Театр, в честь которого он был назван, как стоял, так и стоит, афиши зазывают многочисленных студентов, общежития которых находятся неподалёку. Дорожки сквера посыпаны таким же красным и жёлтым песком. Памятник М. Ю. Лермонтову не сдвинулся со своего места ни на сантиметр, всё так же великий поэт молод, как и тридцать лет назад, да и через триста он не изменится.

И только люди сменяют друг друга, рождаются, влюбляются, женятся, рожают детей, стареют и умирают. А солнце продолжает светить другим, небо не падает после каждой трагедии, всё остаётся таким, как было.

Так или приблизительно так думала немолодая уже женщина, сидя на зелёной деревянной скамейке под раскидистой ивой вдали от пешеходной дорожки. Она была ещё хороша собой: пышные тёмно-русые волосы аккуратно уложены в парикмахерской, на лице французский макияж, большие выразительные серые глаза, немного вздёрнутый маленький носик, довольно полные губы, на которых остался едва заметный след губной помады. Женщина была полноватой, но это была не безобразная полнота, а приятная. Белые бриджи подчёркивали красоту её ног, а цветная трикотажная майка с геометрическим рисунком необыкновенно молодила её.

«И зачем я пригласила его на это свидание? Столько лет минуло. Почти целая жизнь. И дёрнул же чёрт меня искать его в Интернете. Ради интереса. Вот тебе и интерес.»