Возникает парадоксальная ситуация, связанная с различием понимания чуда в магии и религии. Если в религии чудо является уникальным событием, вызывающим восхищение, событием, которого не может быть, но оно есть, то в магии чудо – это событие повседневной жизни. Это реальное различие понимания чуда в религии и магии, по крайней мере на самых ранних этапах истории. Охота может быть удачной безо всякой магии. Как выделить в этом случае магическую компоненту или даже доминанту? Как узнать, что магия «работает», если все, что произошло, произошло само по себе, в силу физических причин? Чудо в магии не сверхъестественно, но сверхфизично, оно есть продолжение физического действия. И решение этого парадокса может быть только радикальным: либо магия присутствует в обыденной, повседневной жизни, либо ее просто нет. Третий вариант, близкий религиозному пониманию чуда, требует произвести такое магическое действие, которое будет за пределами вероятности, за границей того, что может быть, но в этом случае оно не будет магией.

Многие исследователи указывали на странный пассаж, встречающийся в одном из тезисов «Логико-философского трактата». Речь идет об уникальном для Трактата пассаже – о тезисе 4.014, единственном во всем «Трактате» эпизоде, в котором используется сказочно-фольклорный сюжет. Как замечает В. П. Руднев, «речь идет о сказке братьев Гримм «Золотые дети» (№ 85). В ней говорится о том, что золотая рыбка, пойманная стариком, предложила расчленить себя на шесть частей, из них две она предложила дать съесть жене старика, две – лошади, а две закопать в землю. От съеденных двух кусков рыбки старуха родила двух золотых близнецов (героев сказки), лошадь родила двух золотых жеребят («их лошади»), а из двух закопанных кусков выросли две золотые лилии. Когда один из братьев уезжал, то, если с ним происходило что-то плохое, лилии привядали, а если бы он умер, они увяли бы совсем, так что второй брат всегда мог узнать, как обстоят дела у первого».[73]

Соответствующий тезис Витгенштейна звучит так: «4.014 Грампластинка, музыкальная мысль, нотная строка, звуковые волны – все это находится друг к другу в отношении взаимного отображения, которое устанавливается между речью и миром. Все они имеют общее логическое строение. (Как в сказке о двух юношах, их лошадях и их лилиях. Они все в определенном смысле одно.)». В. П. Руднев, комментируя тезис, отмечает, что именно последнее, взятое в скобки замечание в этом тезисе является наиболее поразительным, поскольку Витгенштейн говорит не только об изоморфизме явлений, относящихся к различным предметным рядам, но о глубинной взаимосвязи их. Он отмечает, что тезис, в соответствии с которым «они все в определенном смысле одно», в контексте сюжета сказки позволяет говорить о неожиданном глубинном архаическом мифологизме и магизме основных идей «Трактата», связанных с теорией отображения. Это верное замечание, и с ним можно согласиться, добавив, что появившаяся в тезисе отсылка к магии и мифу далеко не случайна.

Но прежде всего в пассаже речь идет о музыке. Витгенштейн замечал: «Мелодия есть вид тавтологии; она замкнута в себе; она довольствуется собой».[74] Отношение тавтологии к реальности он формулировал несколько различно в «Дневниках» и в «Трактате». В «Дневниках» он отмечал: «В тавтологии элементарное предложение так слабо связано с реальностью, что последняя имеет неограниченную свободу».[75] В «Трактате»: «Тавтология оставляет действительности все бесконечное логическое пространство, противоречие заполняет все логическое пространство и ничего не оставляет действительности. Поэтому ни одно из них не может каким-либо образом определять действительность».