В коридоре окон не было, так что в него не проникало даже свечение дождя. Здесь царила темнота коридоров из снов о смерти, темнота подземных усыпальниц.

Молли еще только училась тактике выживания в День дождя, а потому поступила легкомысленно, оставив фонарь в кабине «Эксплорера».

В кромешной тьме послышался шорох, отличный от барабанной дроби ливня по крыше. Так могли шуршать перепончатые, без единого пера крылья. Но Молли убеждала себя, что это шуршит дождевик Нейла, который полез в карман за фонариком.

Внезапно вспыхнувший луч доказал ее правоту. Она шумно выдохнула.

Темнота коридора казалась не обычной тьмой, результатом законов физики, но Видимым Мраком, черным субстратом осязаемого зла. Луч фонаря прорубал в нем просеку, далеко не такую широкую, как ей бы хотелось, а когда луч смещался, мрак тут же занимал утерянное было пространство.

Они миновали лежащую на полу дверь, но отошли от нее лишь на пару шагов, когда из глубокой тени кто-то процитировал строку стихотворения одного из ее любимых поэтов, Т. С. Элиота:

Произносились слова театральным шепотом, не криком, но каким-то образом донеслись до нее сквозь шум дождя, и Молли узнала голос Гарри Корригана, дорогого Гарри, который проделал с собой то же самое, что грабитель – с его женой ради двухсот долларов.

Луч фонаря метался налево, направо, за спину, но никого не находил.

Нейл передал фонарь Молли, чтобы держать ружье обеими руками.

Вооруженная фонарем и пистолетом, Молли выставила руки перед собой, и теперь ствол пистолета двигался параллельно лучу фонаря. Дверь кабинета слева. Еще одна дверь, за которой блеснул фаянс унитаза: туалет.

Гарри, или нечто, притворявшееся Гарри, или существо, убившее Гарри, могло быть в любой из этих комнат. А могло и не быть.

Прозвучала еще одна фраза из «Бесплодной земли», собственно, идущая следом за первой:

Молли не могла понять, откуда доносится голос. Слова приходили со всех сторон, одно – справа, второе – слева, третье – сзади…

Сердце колотилось как бешеное, лупило по ребрам с такой силой, что вышибало бы искру, будь они мостовой, а сердце – копытом.

Ладонь правой руки, пальцы, сжимающие пистолет, становились все более скользкими от пота.

Упрямая темнота, вязкая темнота, слишком узкий световой луч, двери по обеим стенам – и сорок футов до лестницы.

Теперь тридцать.

Двадцать.

Рядом с верхней ступенькой фигура выступила то ли из дверного проема, то ли прямо из стены, а может, из портала между мирами. Молли не могла сказать, кто это, но готовилась поверить всему.

Луч фонаря осветил сначала ботинки, потом манжеты вельветовых брюк.

На полу ванной, залитый кровью, среди ошметков мозга, Гарри сидел в байковой рубашке и вельветовых брюках. Точно такого же, светло-коричневого цвета.

У Молли подогнулись колени при мысли о том, что ей придется увидеть голову, разнесенную выстрелом в упор из помповика двенадцатого калибра.

Однако она хотела бы видеть одно, а вот ее решительная рука намеревалась показать ей совсем другое. И луч фонаря начал подниматься к коленям, пряжке поясного ремня, байковой рубашке, подбородку…

К счастью, Нейл вышел вперед, выстрелил из ружья, загнал в казенник новый патрон, а фигуру уже отбросило в тени.

– Пошли, Молли, пошли. Уходим! – прокричал он.

Грохот отражался от коридорных стен, эхо пошло гулять по комнатам первого этажа, словно дом превратился в огромный колокол.

Что-то ужасное, затаившееся в темноте между нею и лестницей, отпрыгнуло в сторону, жуткое, страшное, тот самый Незнакомец, который рано или поздно появляется у двери каждого и стучит, стучит, стучит, не уходит. Нынче это ужасное приняло облик Гарри, ее потерянного навсегда друга.