– Если политинформацию проводить, то некогда. В обеденный перерыв можешь сказать героям, пару мобилизующих слов…

Мобилизующих слов Савин не нашел даже в обеденный перерыв и показался сам себе бездельником. Каждый из механизаторов имел свое дело, свои обязанности. А у Савина вроде бы и не было никаких обязанностей. Таких, чтобы потрогать, пощупать… Выглянув из кабины бульдозера, с ним поздоровался сержант Юра Бабушкин, которого тоже избрали в комсомольский комитет. Экскаваторщик Мурат Кафаров, худенький, чумазый и злой, проворчал что-то нечленораздельное на вопрос о запасном тросе. Савин отвел душу только со Сверябой, который вторые сутки «гостил» у Коротеева, пытаясь вернуть к жизни бездыханные самосвалы.

– Тошно, дед? – спросил Сверяба.

– Тошно.

Река слегка парила, струи Туюна все дробились о камни, только не рассыпались, как в августе, бриллиантовыми крошками. Небо зацвело серым, вот-вот сыпанет снегом. Сверяба сидел на валуне, бушлат ему был явно маловат, он распахнул его, подставив грудь речному ветру.

– Мозгой шевелить надо, дед.

И вот тут вдруг что-то сдвинулось в мыслях Савина: может, действительно «шевельнулась мозга»? Он увидел себя со стороны, неуверенного и суетливого из-за сиюминутной готовности взяться за любое дело. А зачем за любое? Надо сначала определиться, найти рабочий стержень. Человек всегда хорошо делает свое и спустя рукава – чужое. А что «свое»? У Кафарова вон – экскаватор, трос в заначке, у Бабушкина – чтобы бульдозер работал как часы. А комсомольский секретарь, может, им до фени. Положен по штату – и ходит себе. Положено ему собрания проводить – и проводит. А в карьер приперся от блажи… Они и голосовали-то за него, возможно, потому, что «положено», не задержавшись даже мыслью на том, что это их дело, что от их решения может быть польза, большая или малая, а может, и вообще никакой пользы не быть.

– Понимаешь, Трофимыч, людей надо разбудить, – сказал Савин и понял, что перегнул. Чего будить, если и так все выкладываются до последнего. – Собрания наши надо разбудить, – уточнил он.

– Какие собрания? – спросил Иван.

– Любые. Собрание – чтобы решать, а не отсиживать. К собранию у каждого человека должен быть личный интерес.

– Личный – это, конечно, здорово.

Савин не захотел уловить иронию.

– Вот хоть решение отчетно-выборного. Там же выполнять нечего: повысить, усилить, улучшить… Почти слово в слово, как в прошлом году. Такой же горох об стенку… А если не писать заранее проект решения? И список выступающих не составлять? Пусть каждый предлагает, что хочет, а?

– А если никто ничего не захочет?

– Но ведь у каждого что-то болит, есть какие-то мысли.

Сверяба молча покачал головой, и непонятно было, одобряет он Савина или нет. Снял фуражку, взъерошил шевелюру, вздохнул могучей грудью:

– Ты Арояну говорил?

– Мне только что это в голову пришло.

– Не знаю, дед. Вроде так не принято. А оно и лучше, что не принято. Жми, ядри его в кочерыжку…

Повестка дня, рекомендованная политотделом, звучала так: «Задачи комсомольской организации по улучшению производственной дисциплины, неуклонному выполнению социалистических обязательств и плановых заданий четвертого квартала». Савин предложил другую: «Что нам мешает в работе?» Ароян с этим согласился. Но в последний момент стало известно, что на собрание приедет помощник начальника политотдела по комсомолу капитан Пантелеев, и Давлетов твердо решил:

– Никакой самодеятельности, товарищ Савин. Как рекомендовано, так и проводите.

Накануне выпал снег, присыпал лед на лужах. Клубные печи открыли зимний сезон, в зале было жарко и уютно.