В то же самое время мне вряд ли стоило снисходить до первого во всех смыслах контакта с ребёнком в общественном месте, учитывая то, что до этого дня я и в глаза его едва ли видел, и особенно отсутствие матери в шаговой доступности и средств связи с ней, но зато так мне некуда отступать. Ни здесь, потому что я взял на себя ответственность и не позволю ничему с ним случиться, и в случае, если, проснувшись, он вдруг испугается незнакомого человека и новых запахов, мне всё равно потребуется как-то выкручиваться. Ни дома тоже, потому что и в его стенах желание растить этого малыша, даже если в течение сугубо короткого и крайне непродолжительного времени, уже всколыхнулось во мне. А то, что просыпается в душе, подчас оказывается невероятно трудно усыпить. Что ж, видимо, придётся приобрести и карусель. Да, карусель на кроватку и сотовый телефон.

Глава 8

– Доброе утро, Николас.

Я ещё не совсем проснулся и поэтому чуть вздрагиваю, когда на кухне появляется Кензи, уже вполне бодрая и активная, невзирая на девять часов утра, но относительно быстро прихожу в себя и вскоре отвечаю:

– Доброе утро и тебе, – в дни дежурств в это время я уже нахожусь на боевом посту в полной готовности ко всему, что принесёт новый день, или уже даже на вызовах, но в выходные, зачастую и без будильника просыпаясь ровно в те же мгновения, в которые он поднимает меня с кровати для выполнения работы, я словно засыпаю прямо на ходу, и такая вроде как жизнерадостность мне не сильно по душе. Голова не болит, тело не ломит, ноги от усталости не отваливаются, и физически я совершенно здоров, но моё сознание ещё несколько замутнено. В связи с этим тишина будет очень даже кстати, и, хотя я и знаю, что это совсем невежливо, поколебавшись и тщетно попытавшись заставить себя молчать, спустя несколько мгновений я о ней и прошу: – Но не могла бы ты, пожалуйста, больше ничего пока не говорить? Хотя бы минутку?

– О… Мы вас разбудили, да? – сочувственно и явно виновато тихо спрашивает Кензи, но ей абсолютно не за что себя порицать. Если бы не ребёнок, она бы вряд ли вставала строго по часам и то и дело просыпалась среди ночи в ответ на детское кряхтение и иногда плач, которые периодически сквозь разделяющую наши комнаты стену слышу и я. С тем, что для него это единственный способ на что-то пожаловаться, нужно просто смириться, и, вздыхая, я просто поворачиваюсь к ней лицом. Я вижу, как Эйден прислушивается к нашим голосам и поворачивает свою головку в сторону того или иного звука, и прикасаюсь к его животику там, где на купленном вчера сером комбинезоне красуется милая мордочка панды:

– Да всё нормально. Мне и самому уже не спалось. Привет, приятель. Ты-то хоть выспался? – маленький ротик принимает форму, как мне кажется, улыбки или чего-то на неё похожего, потому что я не уверен, в каком возрасте новорождённые действительно начинают улыбаться, а не просто выглядеть так, будто им весело, и их что-то забавляет. Но я думаю, что если бы Эйден уже мог говорить, он бы ответил мне всецело положительно. – Буду считать, что это «да».

– Я пекла себе оладьи на завтрак, и в холодильнике ещё осталось тесто. Хотите, сделаю и вам?

– Ты не обязана.

– Я знаю, но мне бы хотелось. На самом деле это даже мелочь. По сравнению со всем тем, что делаете вы.

– Ну если тебя не затруднит, то… – однажды через это мы уже проходили, через чистосердечный и искренний жест доброй воли, проявление которого я на корню загубил, но ни сейчас, ни впредь это больше не повторится. Я был бы страшным глупцом, если бы не извлёк уроков и ничего не осознал, но нужно быть умнее, великодушнее и добрее. Становиться всё лучше и лучше с каждым днём. Лучше себя прежнего. Лучше своей вчерашней версии.