Ганга вынуждена была отклонить заманчивое предложение, хотя голос её не продемонстрировал приличествующей такому отклонению твёрдости.

– Тогда у меня идея, – не сдавалась Виталия. – Ты, конечно, не бывала в салоне эротического массажа?

Ганга, конечно, не бывала.

– Пойдём все вместе, и ты этого не забудешь.

– Пинг-понга не надо, – решилась попросить Ганга. – При Пинг-понге я не смогу.

– Исчезни! – дунула Виталия на Пинг-понга.

Пинг-понг всё понял и дематериализовался.

Мы гурьбой идём на близлежащую дачу пенсионера союзного значения строить по моим фотографиям и чертежам макет Рижского вокзала. 

«Почти в натуральную величину», как говорит Витюша. Он также требует, чтобы перед вокзалом построили макет броневика.

После проведённой без излишней помпы сдачи-приёмки наспех сварганенного из брусков и фанеры вокзала начинаются суворовские учения по овладению несчастным сооружением. Витюша руководит боем с макета броневика. Очевидно, каким-то своим революционным органом чувствуя мою двуличную сущность, он поручает мне роль противника. Меня поочерёдно берёт в плен то правый, то левый фланг наступающих.

Когда учения победоносно заканчиваются, Витюша произносит с макета броневика пламенную речь.

– После революции здесь будет музей! – победоносно вещает он. – Наши дети и внуки будут приходить сюда изучать основы революционной борьбы – а не надо думать, что после победы революции всё сразу устаканится. Борьба продолжится – не всех врагов мы сможем сразу вычислить и обезвредить; отдельные враги, – косится он в мою сторону, – окажутся и в наших рядах. И потому революция продолжится в иных формах! Революция – это жизнь! – победоносно заканчивает Витюша. – Контрреволюция – это смерть, это – конец цивилизации, какой её завещали нам наши отцы и деды.

Они лежали обнажёнными на слегка наклонном столе рука к руке, намазанные ароматным маслом, и две юные тайки одновременно набрасывались на них, стараясь попасть грудями по грудям, и медленно соскальзывали затем всё ниже, ниже…

– У меня встал, – шепнула Виталия. – А у тебя?

Ганга вынуждена была со стыдом признаться, что она также возбуждена, и возбуждена скорее не от действий этих неумелых незнакомых пухлых маленьких Пинг-понгих, а от близости Виталии, от горячей влажности её ладони, вложенной в Гангину.

– Ты знаешь, – сказала Виталия полушёпотом, – я стала писать стихи. Может, в этом – одно из моих призваний? Слушай:

Витася Гангу обнимала гневно:

одной рукой она её любила,

другой рукой она её хотела!

Ведь не хуже, чем у твоего Аркаши, правда?

– Да, по крайней мере, не хуже. Но почему обнимала гневно?

– Чтобы подчеркнуть силу и нестандартность моего чувства. И ты это уловила.

– Чувства к Аркаше?

– Чувства к мистеру и миссис Аркаша.

– Ты хочешь отнять его у меня?

– Наоборот, я хочу отнять у него тебя. И я отниму тебя, и ты станешь моей, а я отныне буду только твоей. И я поклянусь тебе в этом. Но и ты поклянёшься мне. Мы кровью поклянёмся друг другу. Ты не боишься?

– Нисколько, – отвечала Ганга, дрожа не столько от страха, сколько от возбуждения.

Мы опять приходим на конспиративную квартиру обсудить ситуацию, которая возникнет после взятия вокзала – наш стратег и мы, несколько тактиков.

Витюша снова прыгает на меня сзади.

– Хватайте его, это – провокатор, – шипит он.

– Витюша, – хриплю я, – ты повторяешься.

Витюша разжимает объятия, но, чувствую, не сводит с меня глаз.

– Не пойму, ты враг или друг? – вопрошает он, одаряя меня пронизывающим взглядом.

– Витюша, – говорю я, просвеченный Витюшей насквозь, но, к счастью, не повсеместно, – я чувствую, что я для тебя – не враг и не друг, я для тебя – как мыло.