– Увы, увы. Уж ничего от вас я не желаю, – поспешил я её обрадовать, потухшим взором озирая родинку на своей коленке.

Эта чёртова родинка, неоднократно уже было стёртая, снова проступила на старом месте – она опять обломала меня о мою же коленку!

– Разве не заслужила я хотя бы угощения? – спросила Пристипома и повернулась ко мне ухом, стремясь как можно полнее впитать в себя мужественный аромат моего ответа.

– Блин, пристала. Женщина, отцепитесь!  – взвизгнул я, но пронзительный взгляд Самогрызбаши в который раз перевернул моё представление о свободе и неосознанной обходимости. – Впрочем, почему бы и нет? Угостить вас сгустком моей гениальной мысли, выжимкой из чужих эмоций, переваренных мною не без пользы для своего организма, нежной мякотью плодов чьих-то неведомых всенощных бдений? Извольте, хавайте.

– Здравствуйте вам, Аркаша, – приветствовал себя Аркаша, просыпаясь, – здравствуйте, вундеркинд земли русской!

– И вам, Аркаша, здравствовать! – отвечал себе тогда же Аркаша.

Таким образом Аркаша здоровался с окружающим миром, который наиболее полно и концентрированно как раз и воплощался в самом Аркаше. И этот мир в лице Аркаши каждый раз по-новому восхищал Аркашу, возбуждал в нём желание усиливать борьбу во благо дела этого мира.

– Здравствуйте, люди, здравствуйте, звери, – говорил Аркаша, приходя к людям и зверям.

Каждый раз именно с этих приветствий начинал он утренний обход своих земных владений.

– Да мы-то ладно, хрен с нами, – отвечали люди и звери, – главное, чтоб ты, Аркашенька, здравствовал!

– Животное, – обращался Аркаша персонально к какому-нибудь самому задрипанному коту, – здравствуйте!

Аркаша уважал кота, даже самого задрипанного, поэтому он общался с ним как с равным. И кот чувствовал Аркашино уважение, хоть и не мог ответить на его приветствие словом, и коту было хорошо и приятно в этом мире, где есть Аркаша.

Рассказывали, что как-то некий заяц, желая попасть Аркаше на глаза, осмелился перебежать ему дорогу. Всегда памятуя о том, что нужен человечеству живым, Аркаша немедля остановил свой паланкин.

– Догоните зайца и приведите ко мне, – велел Аркаша зевакам, обычно сопровождавшим его в променадах.

Заяц был изловлен и доставлен к Аркаше.

– Вы уверены, что это – тот самый заяц? – спросил Аркаша.

– Нет никакого сомнения, – заверили Аркашу, – видите опалённый мех на том боку, на который упал первый взгляд ваш?

– Здравствуйте, заяц, – приветствовал тогда зайца Аркаша. – Далеко бежим?

Заяц словно онемел от счастья, да и вид его выражая один лишь несусветный восторг.

– Как он бежал ко мне: слева направо? – осведомился тогда Аркаша. – Ну что ж, это естественно для зайца. Тогда пустите его справа налево, и будем считать, что заяц не пробегал.

Зайца запустили справа налево, после чего, подпалив ему и второй бок, Аркаша благополучно миновал роковое место.

По раздолбанной лестнице мы поднялись на последний хрущобный этаж, а оттуда по витой металлической лесенке – на хрущобную крышу. Пока мы поднимались, спотыкаясь и чертыхаясь, неопределённого пола физиономии высовывались из-за обшарпанных квартирных дверей и провожали нас равнодушными взглядами. Мне было обидно за это их равнодушие: я полагал, что спутница моя должна была вызывать у них как минимум восхищение – да хотя бы своим интеллектом.

На крыше находился ресторан под открытым небом «Съешь себя сам». В нём по традиции собирались поклонники Самогрызбаши, а интерьер ресторана ежеутренне проходил процедуру освящения – дабы сверить часы с выдающимся руководителем современности, как говаривали освящающие. Покатость крыши символизировала покатый лоб Самогрызбаши, бездна, в которую она обрывалась – бездну мудрости величайшего из вождей, а столы со стульями – бородавки и родинки на лице Его и Его же теле. Вытяжная труба, культовый объект поклонения, была загримирована под Его фаллос. Посетители, составлявшие неотъемлемую часть интерьера, символизировали насекомых – кровососущих, соковыдавливающих, силовысасывающих, – одним словом, гнус. К ним и относились как к гнусу.