Употребленное только что выражение – унавозить почву – в чем-то не совсем точно, если не принижать значение того, как тяжко далось Н. Чемберлену объявление войны Германии. Палата общин заставила правительство пойти на акт, противоречивший всему настрою премьера, его ощущению ситуации.

2 сентября 1939 года Г. Вильсон по поручению своего патрона известил немецкое посольство в Лондоне открытым текстом: Германия может получить желаемое, если прекратит военные действия. «Британское правительство готово (в этом случае), – подчеркивал советник Чемберлена, – все забыть и начать переговоры»[266].

O надеждах удержать конфликт в определенных рамках говорило намерение Лондона согласовать правила войны, особенно на море и с воздуха[267]. Директива Гитлера по ведению военных действий (№ 2 от 3 сентября 1939 года) перекликалась с этим британским подходом. Она предусматривала, в частности, что «переброска значительных сил с востока на запад» может производиться только с личного разрешения фюрера. Воспрещалась неограниченная подводная война. Нападения с воздуха на английские ВМС в гаванях и в море, а также военные транспорты допускались лишь в «особых обстоятельствах». Принятие решений о налетах на британскую метрополию и бомбардировке торговых судов Гитлер резервировал за собой. Аналогичный режим вводился в отношения Франции. Здесь допускались исключительно ответные меры, причем не вызывающие противника на активность[268].

Акцент на экономические механизмы и методы, подходившие скорее для профилактики недуга, чем для его лечения, выдавал почерк Чемберлена, для которого антигерманская война должна была быть короткой и не жестокой. Последнее очень важно, ибо задача формирования – в будущем – новой Европы с Англией и Германией в качестве ее несущих столпов не отменялась. Эта линия по недоразумению лишь прервалась. Не убивать друг друга, а убеждать, что ссора не к добру[269].

В конце 1939 года, напишет В. Шелленберг, Гитлер выражал сожаление по поводу того, что «приходится вести борьбу не на жизнь, а на смерть внутри одной расы, а Восток только и ждет, когда Европа истечет кровью. Поэтому я не хочу и не должен уничтожать Англию… Пусть она останется морской и колониальной державой, но на континенте мы должны слиться и образовать одно целое. Тогда мы овладеем Европой, и Восток больше не будет представлять опасности. Это – моя цель»[270].

7 ноября 1939 года королева Нидерландов и король Бельгии предложили себя в качестве посредников для заключения мира между Германией и демократиями. Через пять дней Англия и Франция ответили отказом, а 14 ноября отклонил это посредничество Гитлер. Для чего же он искал тогда добрые услуги Вашингтона? Что означали разглагольствования Геринга при встрече с Дж. Муни из «Дженерал моторc» (19 октября 1939 года): «Если мы достигнем сегодня взаимопонимания с британцами, завтра мы выбросим русских и японцев за борт»? Ведь это парафраз слов Гитлера, сказанных Гендерсону 26 августа.

До неправдоподобности простецким выглядит объяснение: немцы пудрили мозги, подбрасывая западным адресатам то, что хотели от них слышать. Еще менее состоятельным было бы предположение, будто Гитлер «по снисходительности» терпел в своем ближайшем окружении людей, якшавшихся с иностранными правительствами, разведками, банковскими и не поймешь какими прочими кругами, догадываясь, что ему сообщают не всю правду и не только правду. Если Геринг знал, что А. Розенберг вошел в 1939 году в контакт с британскими спецслужбами (через барона Уильяма де Роппа в Швейцарии), то почему обязательно Гитлер должен был быть в неведении? Плутовство Геринга, причем не в одних финансовых делах, не было секретом и в сочетании с амбициозностью его характера приглашало многих на нацистском Олимпе к раздумьям. Всех, кроме фюрера?