Старый араб замолчал и надолго задумался. В наступившей тишине повисло загадочное безмолвие, в котором, мерцая, розовели жаркие угли догоравшего костра.

– Скоро рассвет. Летние ночи коротки, надо заварить кофе. – Проговорил старик и стал возиться с потухавшим огнём.

В воздухе, зараженном неподвижностью остановившегося времени, трепыхалась и едва заметно посапывала бесшумная оторопь предрассветного затишья.

– Слушай, сынок, есть такая притча, героем которой является старый мастер игры на сароде, которому, то ли из милости, то ли за виртуозную игру, некий добродетельный человек подарил новый и дорогой сарод. Стало у мастера два инструмента. И вот мастер, человек весьма щедрый, решил подарить один из своих инструментов своему ученику. Как решил, так и сделал. После этого его встречает добродетельный меценат и спрашивает его: « Ну, как звучит тот сарод, что я тебе подарил?» Старый музыкант ответил: «Звучит он божественно, да только его уже у меня нет, ибо я его передарил другому». Это возмутило добродетельного мецената, и он ушел, затаив в сердце обиду на старого мастера. Прошло время, и умер добродетельный меценат, и попал на суд Аллаха. И стал он на суде пред Богом оправдывать свою жизнь добродетельными делами, чтобы, посредством этого, умилостивить Творца и заслужить себе, таким образом, место в раю. Но Всевышний и Всеблагой, в ответ на столь рьяную ревность добродетельного мецената, только громко рассмеялся и изрёк: « Твои грехи и добродетели предо Мной аки прах, ибо и то, и другое, является плодом тех возможностей, которые Я вложил в твоё сердце, когда тебя создавал. По сему, иди с миром. Не за дела твои прощаю тебя, ибо дела твои предо Мной суть ничто, прощаю тебя по Своему милосердию».

– И что ответил добрый меценат? – не без интереса спросил я.

– А что тут ответишь, его же простили благодатью Творца, то есть даром, без заслуг и дел. Потому, что делами (какими бы они ни были) не оправдывается перед Господом никакая плоть.

– Что же в таком случае ждет меня?

– Сейчас тебя ждут несколько глотков горячего кофе, а дальше будет видно, – ответил Магомед, подавая мне небольшую медную кружку, из которой шел пахучий и ароматный пар.

Мы сидели и пили кофе. Светало. Мне было грустно, ему, очевидно, тоже. Я чувствовал, что нам предстоит разлука, и от этого мне было отчего-то не по себе. Странно, но мне, как-то вдруг, этот дивный человек показался близок. Дело в том, что в среде людей с босяцкой и воровской судьбой часто встречаются люди добрые сердцем и неглупые от того, что периодически много читают книг всякого рода. Бывают такие индивидуумы, которые за время своих трех-четырех отсидок перечитывают, скажем, Библию по двадцать раз от корки до корки, запоминая при этом многое, так, что при случае могут цитировать « притчи Соломоновы» или «Откровение» едва ли не целыми главами. Из таких читающих и добрых сердцем рецидивистов, зачастую выходят верующие и нравственно крепкие люди, которые, от момента своего настоящего раскаянья и до могильной сени, ведут чистую и праведную жизнь, которую они стараются наполнять добрыми деяниями и хорошим отношением к окружающим их людям. К такому вот типу людей принадлежал, в какой-то мере, и я. Библию двадцать раз я, конечно, не читал, да и знал в сущности-то больше Новый Завет, и то урывками, знал скорее сущность духа книги, нежели букву. Впрочем, читывал и Достоевского, и Бальзака, и многое другое – в разное время: как в тюрьме, так и на воле. Хотя это может показаться самовосхвалением, но мне хочется сказать, что, даже в то время, я был человеком не совсем диким. Ей-богу не был! Был я груб, а более всего озлоблен, но всё это, не смотря на многолетнее валяние в грязи (чуть ли не с самого детства), всё это не зацепило того ядра души, в котором свивает себе гнездо доброта человеческая. Поэтому-то встреча с Магомедом подействовала на меня так, что всё лучшее, доселе десятилетиями спавшее во мне, вдруг разом проснулось, ожило и дало надежду на жизнь, всей моей отравленной и испещрённой многими надругательствами душе. Да и дело было не в Магомеде – хотя это был Человек. Дело было во мне самом. Есть люди, – и я в их числе, – которые всю жизнь ищут Человека, так же почти ищут, как и легендарный Диоген с фонарём. Говорят, что это потребность найти родственную душу, или желание отразиться в понимающих тебя глазах. Я этому не верю, потому что здесь совсем другая причина. Здесь, как бы желание найти себя самого. Объясню. Живет, скажем, в каком-нибудь провинциальном захолустье мудрец уровня Сократа. Живет до глубокой старости и умирает. Кто во всей вселенной, кроме Творца, знал, что это второй Сократ? Близкие? Соседи? Близкие и соседи, люди, мягко говоря, простые, и, в случае лучшем, они всю жизнь почитали этого мудреца за чудака. Может быть он сам тешился тем, что всю жизнь сознавал мощь собственной мудрости? Но, уверяю вас, что он, как истинный мудрец, всю жизнь знал, что он ничего не знает. Вот таким-то образом перед нами разворачивается картина не познанного существования. Кто-то существует, но никто, из рядом живущих, его не познал; так что внутреннего мира этого «кто-то» для других, как бы, нет. Но если вдруг, какому-либо искателю истины посчастливится встретить такого вот никому не ведомого Сократа, то тут уже, смею вас заверить, вступят в действие иные законы, – законы дерзновения дорасти до понимания сути вещей мудрейшего тебя человека. Ведь и фокус весь состоит из того, чтоб увидеть. Сумел увидеть талант, гениальность, глубину, мудрость. Значит и сам, в какой-то мере, талантлив, гениален, глубок и мудр. О, Диогенов фонарь, Диогенов фонарь, быть может, свет твой существует лишь для того, чтобы найти самого себя на кругах бытия.