Осведомлённость Святослава меня ошеломила. Я так испугался, что потерял дар речи.

– Ещё раз. Сдавать тебя не собираюсь. Скажи, как ты такие заговоры выучил? И зачем на воровство пошёл?

Делать мне всё равно было нечего, поэтому пришлось рассказать, как есть.

– Сестрёнка заболела. Неделю уже в горячке лежит. Мы всегда вместе еду добывали, подрабатывали, где могли, да всем, что земля давала обходились. А теперь вот лежит она и бредит. Она раньше меня всегда лечила от болячек всяких. Посидит рядом, хворь зашепчет – и проходило всё без следа. Теперь сама слегла, а у меня умений не хватает, чтобы её болезнь зашептать. Я уже и так и сяк пытался – не получается никак.

– А к лекарям почему не обращался?

– Да как не обращался-то?! Обращался. Сказали, два серебряника надо, не меньше. А я только двадцать медяков насобирал. Вот и приходится теперь где попало деньги да еду доставать. Только боюсь, Алёнка не дождётся, когда я ещё тридцатку найду.

Голос под конец предательски дрогнул и в глазах защипало. Я отвернулся от седобородого, чтобы он, ещё, чего доброго, слёз моих не увидел.

– С этого и надо было начинать. Пойдём, глянем твою Алёнку. Пойдём-пойдём, чего ты вылупился? Не трону я ни тебя, ни Алёнку. Хотел бы – давно уже страже отдал. Веди, говорю. Неделя горячки – дело нешуточное.

Что-то в голосе Святослава заставило меня ему поверить. Может быть, его настойчивость, а может быть, нотки какой-то отеческой заботы, даже не знаю. А может быть и заколдовал он меня. Не зря же он мой заговор по щелчку пальцев снял. В общем, я, действительно, повёл его к Алёнке.

Мы прошли несколько улиц в обратном направлении, вышли к речке Бурной, а потом двинулись вверх по её течению. Речка, в былые времена, поговаривают, и правда была бурной – были на ней и пороги, и водовороты, и даже водопады. Но сейчас от неё осталось одно название. Вода по ней вяло текла в своём направлении – не было ей дела ни до людских забот, ни до творящейся вокруг суеты. Город как на ней поставили, установили плотины, вот и иссякла вся её молодецкая бурность. Впору менять имя ей, да вот только имена они капризные такие. Прямо как заклинания – если созданы были однажды, то переделать их уже почти невозможно. Как ты порядок слов ни меняй, чего ни пытайся добавлять или убирать – всё равно таким же останется. Вот и речка, как была Бурной, так и осталась.

– Куда дальше?

– Дальше вдоль русла, чуть-чуть за город. Там лодочная станция, заброшенная стоит. Мы с Алёнкой её пару лет назад приметили, так и обжились немного там.

– А родители где?

– Померли.

– Давно?

– Сложно сказать. Папка помер, когда я родился только. Или не помер. В общем, в неравном бою с некромантом слёг. А мамка много позже. От потомка того же некромансера пострадала. Лет пять с тех пор прошло. Не надо жалости, мы уже привыкшие.

Не знаю, почему я вдруг разоткровенничался с ним. Может быть, устал уже. Одни мысли об Алёнке только последние дни. Седобородый же промолчал и дальше мы шли в тишине. До самой лодочной станции. А на подходе к нашему убежищу, он шумно воздух втянул и встал на месте.

– Как говоришь, давно Алёнка болеет? Точное время?

– Говорю же, неделю.

– Точнее! Где заболела и когда?!

Тон Седобородого заставил меня вспоминать, когда у Алёнки первые симптомы болезни появились. Мы зашли на станцию, и я сразу к Алёнке бросился. Достал воды попытался напоить. Но она только маленький глоток сделала и без чувств обратно упала. К горлу опять комок подступил.

– Во вторник она пожаловалась, что живот болит. Спать легла, а на утро гореть начала. Даже не проснулась.