– А старой печали тебе не жаль? – улыбнулся Юрий Кириллович и обнял Сергея за плечи. – Слушай, Серёга, давай на «ты», как раньше, когда кино пытались сделать.

– Можно, конечно. Только я-то скучный маленький клерк, а вы… а ты большой художник. Я о тебе в газетах читал и как-то по телику видел.

– Да это всё ерунда, – скривил губы Юрий Кириллович. – Так, пивная пена. Мне кажется, самое настоящее и самое интересное было вот тогда, когда мы большое и хорошее кино пытались сделать.

– Вот именно, пытались, – хмыкнул Сергей. – Попытка оказалась пыткой. Во всяком случае, для меня. Правда, потом я всё-таки успел ещё что-то снять…

Просекин на это признание даже не обратил внимания и не стал уточнять, чтó всё-таки Сергей «успел снять». Его вообще сейчас не интересовала биография и все творческие мытарства приятеля. У него была своя чёткая цель, и к ней он был весь устремлён.

Они пошли вокруг храма, и Юрий Кириллович, будто мальчик, волнуясь, сбивчиво, перескакивая с предмета на предмет, стал рассказывать Сергею историю утерянной рукописи, толковать о мечте внезапно ушедшего киевского друга – сделать по этим дедовским воспоминаниям сценарий и снять фильм, честный, точный и нужный, необходимый именно сейчас.

Дубовской внимательно выслушал. Помолчали. Медленно шли вокруг храма. Юрий Кириллович нахмурил брови. Подумалось ему: наверное, идею свою изложил как-то неувлекательно, сбивчиво. И тут Сергей остановился, повернулся и, заглянув Просекину в глаза, улыбнулся:

– Послушай, Юра, знаешь, как наше агентство по продаже недвижимости называется? «Домашний уют»! Миленькое такое, тёпленькое название. И главное – очень моему многодетному семейству нравится. Я за такое счастье почёл, что меня один добрый дядя богатенький устроил в это своё бюро по недвижимости, – ты даже не представляешь. Я всё ходил клянчил у него спонсорские денежки на своё кино, пока он мне не предложил: давай, говорит, возьму тебя на работу в одну свою контору на вполне достойную ставку. Я жене как вечером рассказал, так она расплакалась: мы же больше года просто голодали, детей одной гречневой кашей кормили. Они уже есть отказывались, плакали, а мне – хоть в петлю. Я на следующее утро просто побежал к этому олигарху. Вот теперь и сижу. И молю Бога, чтобы этот дядя не разорился или чтоб президент его, чего доброго, не тряханул: сам знаешь, все они, эти новые наши хозяева, если глубоко копнуть, воры и мошенники. Но молчу, молчу: мысль материальна. Пусть никаким ветром нашу контору не качнёт. Пусть стоит, как башня Эйфелёвая. Кстати, у моего благодетеля недвижимости в Европе до фига, и вообще, сидит он больше в Ницце, а сыновья – один в Лондоне осел, а другой в Оксфорде учится. Это не мои худосочные гречкоеды, – он остановился и развернулся к Просекину. – Так что забудь обо мне как о ваятеле нетленки. Тем более, что тема-то всем уже приелась. Лучше «Журавлей» калатозовских или той же чухраевской «Баллады о солдате» не сделаешь. Теперь если о нашем советском прошлом, то надо, обязательно, хоть с кусочком дерьма. Или, вообще, что-то прежде запретное. Тут вот случайно передачу на радиостанции «Маяк» услышал. У меня радио всегда на кухне вполголоса вещает. А тут как раз жена на работе была, кастрюлями не гремела, а ребятишки в школе, ну я и услышал. Тип какой-то заявил: нужно, говорит, в школе изучать «Майн кампф». Для полноты, так сказать, исторических знаний. А? Как тебе? Правильно! Надо ещё, я думаю, наших детишек в гитлерюгенд загнать. А что? На замену пионерии. Вот такой у нас «Маяк». Там и песни всё англоязычные звучат. Назвали бы уж свою радиостанцию честно – «Маяк на Гудзоне». А если вдруг на русском, так что-нибудь такое: «Завяжи мне глаза, и я на ощупь буду любить тебя, как ты хочешь». А, каково? Я весь текст этой песенки процитировать не могу, но вот несколько строк именно так. Я чувствую, если дальше так дело пойдёт, то хана русской культуре и русскому языку. Сейчас журналисты-то вон на радио малограмотные. Удивляюсь, как их там учат. Тебе не приходилось слышать, как они в эфире вещают. С деепричастными оборотами у них здорово получается. Типа: войдя в дом, у меня зазвонил телефон. Или один выдал: нам на это всё равно. Или как тебе такая реклама: очень замечательный фильм?