Наконец он приходит в спальню, но она не отрывает глаз от книги; она поняла, что вопросы все только усложняют, нужно подождать, когда он будет готов поговорить. Она ждет и под одеялом с остервенением расчесывает себе колено.

Он снимает брюки, носки, футболку, садится в трусах на край постели так, что она видит только его спину. Ногти впиваются в колено, она чувствует, что пальцы уже намокают от крови, и тут он решается нарушить молчание.

Они ее скоро привезут. Эти слова требуют перевода, и Сандрина переводит: Анн-Мари и Патрис привезут Каролину, первую жену.

Они скоро вернутся со своей дочерью, они привезут дочь, утратившую память. Ибо Каролина до сих пор почти ничего не может вспомнить.

Он говорит ровным голосом, может быть, с легким оттенком жалости. Родители думали, что, увидев их, она все вспомнит, но нет, не вспомнила. В общем, им разрешили ее забрать, и теперь всем известно, что это действительно Каролина, и единственное, что ее интересует, это ребенок. Итальянская больница прислала историю болезни, и там говорится, что она рожала по меньшей мере один раз. И первый вопрос, который задала Каролина, увидев двух незнакомцев с покрасневшими глазами: А ребенок? Анн-Мари и Патрис сказали: да, ребенок, маленький мальчик, его зовут Матиас.

Они показали фотографии – все впустую. Каролина долго глядела на снимки, рассматривала лицо Матиаса, его великоватые уши, курносый нос, изогнутые темные брови, глаза цвета воронового крыла – и ничего. Теперь Каролина едет. Скоро будет здесь. С Патрисом и Анн-Мари Каролина едет сюда, чтобы увидеть своего сына, чтобы вспомнить своего ребенка. Первая жена возвращается.

Внезапно Сандрину кидает в жар, сердце бьется как сумасшедшее, а он добавляет:

– Они приедут завтра.

Анн-Мари хотела, чтобы ее дочь поговорила с Матиасом по телефону, но кто ж им позволит делать незнамо что и уж тем более незнамо как, там будет видно. И Сандрина успокаивается – чуть-чуть; она понимает, что первая жена вернется не сюда, не к ним, она едет к Патрису и Анн-Мари.

Сандрина выжидает несколько мгновений, хочет, чтобы биение сердца хотя бы немного улеглось. Она не решается спросить, предлагал ли он привезти первую жену сюда, говорил ли он с ней; это опасные вопросы, она не хочет их затрагивать. Но ей необходимо знать, что происходит, она должна быть готова.

Она обдумывает формулировку вопроса и наконец мягко спрашивает:

– Как ты поступишь?

Он сказал:

– Посмотрим на выходные. Я работаю, Матиас в школе. Так что в выходные решим.

Голос его звучит спокойнее, чем в последние дни. Должно быть, он чувствует облегчение оттого, что его жена жива. Это нормально, это нормально, первая жена жива, и у него отлегло от сердца, а чего бы она хотела? – но когда Сандрина представляет, какого рода облегчение испытывает мужчина, который ложится рядом и кончиком пальца гасит в спальне свет, она холодеет всем телом.

В полумраке она закрывает книгу. Поворачивается к окну и кладет голову на подушку. Чувствует, как он прижимается к ней. Хочет обернуться, обнять его, но он сжимает ее слишком сильно, так, что она не может пошевелиться. У него ненасытные, алчные руки. Он стискивает голое бедро Сандрины, коротко трется о ее трусы, потом резко сдергивает их и проникает вовнутрь. У нее все слишком сухо, ей хотелось бы взять тюбик со смазкой, который лежит у нее в тумбочке на тот случай, когда она не успевает увлажниться, но времени нет, все кончается очень быстро, и после нескольких грубых толчков он рычит почти как зверь и отпускает ее. Теперь она может обернуться, дотронуться до его руки, плеча, легкими жестами попросить, чтобы он в свою очередь успокоил ее, обнял. Далеко не всегда они хотят одного и того же в одно и то же время, и в этом нет ничего страшного, но сейчас он поворачивается к ней спиной и бросает Сандрину одну в душной ночи с теплой и липкой спермой между ног. Она поднимается и ощупью идет в ванную комнату. Первым делом садится на унитаз, чтобы дать стечь последним следам извержения. Колено разодрано, струйка крови стекает вниз по ноге. Она принимает теплый душ; промежность слегка горит. Потом она вытирается и роется в ящике в поисках заживляющего бальзама. Наконец возвращается в спальню, надевает чистые трусы, бюстгальтер, который ей слегка жмет, пижаму; знакомые защитные вещи успокаивают ее, и в голове у нее крутится одна и та же мысль: она ему небезразлична, он хочет ее, он хочет ее сохранить. Эта мысль должна ее утешить, и она повторяет снова и снова: я спокойна, я спокойна. Но ночь то и дело прерывается отвратительными, кровавыми снами, в которых первая жена вселяется в нее, точно паразит, а потом вылезает из ее тела, разрывая все на своем пути.