. Это самый сложный в интеллектуальном плане способ. Едок трескает за обе щеки не от голода, а от увлечения посторонними мыслями. При Ж. О. о еде не думают вообще! Все мысли пожирателя заняты творчеством, созерцанием, переживанием или воспоминанием. От этого скорость еды возрастает, желудок недоуменно вздрагивает от сваливающихся в него непрожеванных кусков, алкогольный градус растерянно всасывается без должного эффекта. Так жрал на нью-йоркском балконе двухдолларовый борщ наш одиозный Э. Лимонов, так жрут студенты, так восполняют энергетический запас многие (почти все!) великие мыслители. Если, конечно не предаются кайфу по пункту 1.

Вот, примерно так и кушал в компании немецких принцесс великий наш Император…

Далее сытый Петр по Рейну проплыл в Амстердам. Опять посольство где-то замешкалось, и царь устроился на верфь в Саардаме учеником плотника – всего на 8 дней. Он осваивал все рабочие профессии подряд, успевал пройтись по бумажным и прочим мануфактурам. Но инкогнито сохранялось недолго. Русские иммигранты получили известие о странном посольстве, и по бородавке на щеке и прочим приметам вычислили Петра. Дальше инкогнито поддерживалось деликатными голландцами понарошку. После приезда посольства Петр снова поступил на верфь в Амстердаме, знакомился с натуралистами, работал в анатомичке – вот где возникла идея знаменитой и тошнотворной питерской Кунст-камеры. Петр получил урок даже у самого Антона ван-Левенгука, изобретателя микроскопа. Сохранилась и художественная гравюра Петра, выполненная под руководством голландцев.

За 4 месяца на Ост-Индской верфи Петр поучаствовал в полном цикле постройки собственного корабля.

После Голландии – Англия. Здесь тоже 3 месяца работы на верфи и безуспешная вербовка мастеров в Россию.

Голландская и английская задачи посольства в дипломатическом смысле провалились – никто не захотел воевать ради Христа с Турцией и Францией.

16 июня 1698 года посольство торжественно въехало в Вену.

Здесь столь же безуспешно позанимались дипломатией, но зато удачно посетили Баден, осмотрели достопримечательности, и совсем уже разнежились съездить в Венецию, когда из отечества милого пришла обыкновенная русская новость: стрельцы маршем идут на Москву! Пришлось царю срываться с венского стула в антракте Венской оперы.

Что на сей раз не понравилось защитникам отечества?

Малые обиды были таковы.

Никак не шла из сна и памяти свинская казнь однополчан над гробом Милославского.

Детской слезой, – мы все страдали ею в наших играх, – душила досада на царя, который в потешных боях всегда назначал «русскими» своих кукуйских придурков, а «немцами» – исконно русских стрельцов. И потом «русские» Гордон и Лефорт нещадно лупили неповоротливых «немцев» в красных патриотических кафтанах.

К тому же стало доподлинно известно, – все так говорили, – что ненормальный государь заделался невозвращенцем – не желает покидать пуховые немецкие перины и согласен жить у немцев хоть простым бюргером.

Но эти малые обиды не шли в версту с великой обидой стрелецкой. Корни этой обиды обнаружить легко, они просторно разлеглись на московских просторах.

Стрельцы, в нашем нынешнем понимании, армией не были. Они не жили в казарме, не поддерживали режимов быстрого развертывания и часовой готовности, в поход собирались не по тревоге, а по осеннему указу государя о нескорой весенней кампании. Так что, хватало у них времени неспеша обдумать за чаркой зелена вина особенности национальной военной доктрины и обсудить вред колдовства при караульной службе в рождественскую ночь.