Рассказчик дожидается реакции, потом смеётся сам и, понизив голос, как будто речь идёт о совершеннейшем пустяке, интересуется: – Кстати, Андрей, насчёт нашей договорённости… я имею в виду… – он делает характерный жест пальцами, будто бы потирающими банкноту.

Андрей понимающе кивает головой, лезет в бумажник, извлекает оттуда несколько новеньких купюр солидного достоинства, дважды пересчитывает их и, улыбаясь, небрежно протягивает перед собой; долго не весу держать руку ему не приходится. Деньги сменяют своего временного владельца, и очередной их обладатель неуловимо преображается, будто какая-то проблема, доселе державшая его в напряжении, на некоторое время отступила; он шутит: – Дружище, предлагаю Андреевский спуск переименовать в твою честь! – затем тревожная морщина с его лба исчезает, он тихо бормочет: «Но что вам за толк в словах?» – и становится беспечным и беззаботным.

Так они сидели и говорили, с любопытством заглядывали в завтрашний день, видя там прекрасное будущее, до которого рукой подать. Солнце, склоняясь к закату, проникает своими тёплыми лучами глубоко под навес, преломляется в пустеющих бокалах и продолжается на темнеющем столе причудливыми тенями. Один счастливец со сладкой улыбкой на лице изучает влияние соли на образование пивной пены, другой целует ручки милой девушке, и ничто не в силах помешать прекрасному вечеру: ни отголоски грозы на подступах к городу, ни вчерашний дождь. Ах, да если бы… Но что ж… Я сижу в четырёх стенах, пью горький чай и гляжу, как над чашкой всё ещё вздымается остывающий пар, неторопливо клубясь и принимая почти живые формы.

Так случается. Жизнь только-только начинает принимать отчётливые, вполне приличные очертания, как вдруг…

Мы не станем утверждать, что всему виной непростая экологическая обстановка. Определённое воздействие на популяции оказывает и она, – так, из отравленных океанических вод нет-нет, да и всплывёт какое-нибудь чудище, от которого у самых смелых средневековых фантазёров, сочинявших небылицы о всяческих морских змеях, волосы на спине встали бы дыбом; или, например, птицы из-за перенаселённости в фермерских хозяйствах, заражаясь птичьим гриппом, подвергаются репрессиям и мрут, как мухи; а в лесах Амазонки недавно обнаружилась жуткая мутация наших отдалённых четвероруких родственников, потрясшая натуралистов тем, что у многих её мужских особей стручок оказался загнут кверху крючком, совершенно непригодным для дела. Ещё менее мы склонны пенять на политические квазиорганизмы, протянувшие свои осьминожьи щупальца по все концы планеты, запустившие их в информационные сети и в серое вещество серой массы. Как известно, этот род паразитов питается чувствами публики, а та частенько страдает синдромом бесцельной вовлечённости и неразделённой политической любви. И, конечно же, дело вовсе не в дамах. По крайней мере, в нашу замечательную эпоху любое человеческое существо с признаками сильного пола может рассчитывать на некоторое количество поклонниц; достаточно быть хоть немного достойнее обезьяны. Даже у хмурых собирателей бутылок обыкновенно имеется дама сердца, а то и не одна. Но, так или иначе, приходит время, и…

…вдруг человек начинает метаться, как волк между загонщиков и красных флажков, и мучиться неодолимым желанием перемен.

Вполне вероятно, всё это происходит потому, что внешние обстоятельства будто налагают на молодой растущий организм некий метафорический гипс; и стоит только немного побыть в неподвижности, как потом уже измениться будет почти невозможно. Ведь ломать придётся себя. Тот, кто чувствует это, иногда совершает удивительные поступки.