Проходит около часа с тех пор, как мы затаились в бухте. Мы в панике сбились в кучу и сидим в лодке. Мы едва шевелимся из страха быть замеченными. Но я не услышала ни звука и не заметила никакого движения с тех пор, как лодка проехала мимо. Я думаю о том, куда они поехали. Неужели они все еще мчат по Гудзону, направляясь в темноте на север, все еще думая, что мы за следующим поворотом? Или же они сообразили, в чем дело, и уже едут назад, осматривая берега в поисках нас? Я не могу не понимать, что их возвращение – лишь дело времени.

Но вытянувшись в лодке, я чувствую себя более расслабленной, моя тревога немного спала. Мы хорошо скрыты внутри ржавой конструкции, и даже если они вернутся назад, я не представляю, как они смогут заметить нас.

От долгого сидения у меня затекли ноги, кроме того становится холодно и я начинаю замерзать. Я вижу, что у Бри и Розы от холода стучат зубы. Я жалею, что у меня нет одеял или одежды, чтобы дать им, или какого-то другого источника тепла. Я жалею, что нельзя развести огонь – не только для тепла, но хотя бы чтобы просто видеть друг друга, чтобы вид друг друга ободрил нас. Но я понимаю, что об этом не может быть и речи – это слишком рисковано.

Я вижу Бена, съежившегося и дрожащего, и вспоминаю про штаны, которые добыла в доме. Я встаю, отчего лодка качается, и делаю несколько шагов к своему мешку, засовываю в него руку и достаю их. Я бросаю штаны Бену.

Они приземляются ему на грудь и он непонимающе смотрит на меня.

– Надень, – говорю я. – Они должны подойти.

На нем изорванные джинсы, заляпанные кровью, покрытые дырами, слишком тонкие и промокшие. Он медленно нагибается, снимает ботинки, затем натягивает военные кожаные штаны охотника прямо поверх джинс. Они смотрятся на нем странно, но, как я и подозревала, сидят отлично. Он застегивает их, не произнося не слова, и я вижу благодарность в его глазах.

Я чувствую, что Логан повернулся ко мне, и ощущаю его ревность к моей дружбе с Беном. Это напоминает мне о том случае, когда Бен поцеловал меня на Пенсильванском вокзале. Это неловко, но я ничего не могу с этим поделать. Мне они оба нравятся, но по-разному. Я никогда не встречала настолько разных людей – и все же они напоминают мне друг друга.

Я подхожу к Бри, все еще дрожащей, сидящей в обнимку с Розой и с Пенелопой на коленях и сажусь рядом с ней, обняв ее и целуя в лоб. Она кладет голову мне на плечо.

– Все хорошо, Бри, – говорю я.

– Я хочу есть, – говорит она тихо.

– И я, – эхом отзывается Роза.

Пенелопа тихонько повизгивает и я могу сделать вывод, что она также голодна. Она умнее, чем все собаки, которых я встречала до этого. И храбрая, несмотря на то, что дрожит. Я не могу поверить, что она тогда укусила Руперта – если бы не она, мы бы сейчас здесь не сидели. Я наклоняюсь и глажу ее по голове и она в ответ лижет мне руку.

Когда речь зашла о еде, я поняла, что это хорошая идея. Я уже очень долго стараюсь сдержать голодные спазмы.

– Вы правы, – говорю я. – Нужно покушать.

Они обе смотрят на меня широко раскрытыми глазами с надеждой и ожиданием. Я встаю, пересекаю лодку и засовываю руку в один из мешков. Я достаю две большие банки с малиновым вареньем и протягиваю Бри одну из них, предварительно раскрутив ее.

– Эта банка для вас, – говорю я им. – А мы втроем будем есть из этой.

Я открываю вторую банку и даю ее Логану. Он засовывает в нее палец, зачерпывает побольше варенья и кладет его в рот. Он глубоко дышит от удовлетворения – должно быть он был очень голоден.

Я передаю ее Бену, который тоже хорошенько зачерпывает, затем приходит моя очередь и я достаю значительную порцию варенья и кладу на язык. Я чувствую, как в кровь врываются углеводы и думаю, что это лучшее, что я когда-либо ела. Я знаю, что это не то, что можно назвать настоящей едой, но это хотя бы похоже.