Вспоминаю случай, свидетелем которого был сам. Год 1936-й. В Большом театре правительственная делегация Чехословакии. Сцена – корабль с Садко в океане, и волей жребия Садко спускается на брошенную в воду доску… В это время корабль стал наклоняться то в сторону отца, то в сторону рабочих, делавших волны. И так много раз, и вдруг корабль… завалился прямо на рабочих… Травмы, скорая помощь, больница. После небольшой паузы убрали волны, спектакль продолжался, а Садко запел: «Ты прости, дружинушка…»

Я с большим уважением отношусь к актерам, особенно оперным. Их труд – неустанная фанатичная работа, работа и работа и, несомненно, творческое горение. Таков путь актера и его жизнь. Все это я понял еще с детства, наблюдая, как каждый день отец готовился к репетициям, заботился о голосе, звуке, движениях, дирижере и еще о тысячах вещей, которые нельзя было забывать. Режим во всем: есть мало, в день спектакля – полуголодная диета. А мучительные бессонные ночи до и после спектакля, когда разгоряченный мозг с трудом переключается из мира образов и фантазий в реальность, и наоборот. Прошел спектакль, и все начинается сначала. Очень люблю дуэт Любавы и Садко из III картины в исполнении Надежды Андреевны Обуховой, выдающейся певицы. (Много у нас хороших, замечательных меццо-сопрано, но таких, как Обухова, нет и не было в истории нашего оперного искусства.) Садко – Николай Николаевич Озеров. Кстати, отец принимал участие в 130 спектаклях оперы, превысив число выступлений всех остальных теноров, в том числе и создателя партии Садко Секар-Рожанского и выдающегося певца Баначича.

В 1907 году, будучи студентом I курса Казанского университета и учеником музыкального училища (отцу было тогда 19 лет), он участвовал в спектакле «Пиковая дама «в постановке знаменитого провинциального тенора Закржевского. Приглашен папа был на роль распорядителя. Он так волновался, что перед выходом на сцену все время брал камертон ре-ля, ре-ля. Проходивший мимо Закржевский спросил его: «Что ты все хватаешься за камертон?» – «Боюсь, что не смогу спеть правильно свою фразу и попасть в тон с оркестром», – ответил отец.

Закржевский улыбнулся: «Как же ты будешь со временем петь Германа?» И… напророчил. Спустя четыре года отец исполнил партию Германа сначала в оперном классе, потом в провинции, а 1919-1920 годах уже на сцене Большого театра. Он часто повторял: «Вот в Большом театре, по существу, и началась настоящая работа над образом Германа». Партию Германа отец пел 450 раз.

Конечно, отец выступал и в концертах с разнообразным репертуаром.

К сожалению, записи оставляют желать много лучшего. Пластинки или, как я их называю, шипучки не могут дать полного представления о настоящем голосе певца. Но несмотря на это, слушая их, получаешь огромное удовольствие.

Как-то отец рассказывал: на одном из концертов ему представили его аккомпаниатора – скромного молодого человека лет 22-23, имени и фамилии которого он даже не запомнил. Через несколько дней в Москве должен был состояться концерт хора Синодального училища. Руководитель и дирижер хора внезапно заболел, и разочарованная публика узнала о том, что вместо него выступит молодой дирижер Николай Голованов. Отец, смеясь, рассказывал, как он был удивлен и поражен, когда на эстраде появился его недавний аккомпаниатор. Голованов отлично провел концерт, поразив слушателей своим темпераментом, уверенным и не по годам волевым дирижерским жестом. С тех пор они стали друзьями. Их объединяла большая творческая работа. Голованов и его жена Антонина Васильевна Нежданова часто бывали в нашем доме.