Он остановился метрах в ста от стада и свистнул громко раза три. Через минуту из-за холма на коне вылетел человек в тюбетейке и сером халате- балахоне, который на скаку развевался как флаг. В руке у него была плеть. За спиной ружьё на ремне.  Я и спросить ничего не успел, а его рыжий жилистый конь уже гарцевал перед нами.

– Салам алейкум, Шынгыс! – протянул руку всаднику дядя.

– Аввалейкум-ассалам, Василий-джан! – протянул руку казах Шынгыс.– Кал калай? Опять коров на Каспий тащите?

– Рахмет, джан! Всё жаксы пока! – дядя махнул Шынгысу рукой. –  Тащим. Своей травы мало. Слезай. Покурим.

Шынгыс, красавец лет тридцати со взглядом доброго зверя и черными, образующими круг усами и бородкой, спрыгнул с коня как цирковой наездник. Легко и красиво.

– Племяш мой хочет верблюдов посмотреть. Не видал раньше.

– Пусть идет, смотрит!– Шынгыс взял меня подмышки и приподнял над  собой. Вон тех видищь? У них два шишка на спина. А рядом ходят, у них одна шишка. Туда иди. Не бойся, они маленьких не кушают.

Он поставил меня на место и громко захохотал. Засмеялся и дядя Вася.

– А чего ржать-то? – сказал я культурно. – Ну, не видал человек верблюдов. И что? Вы, допустим, БелАЗ-532 в Рудном на карьере видели? Друг на друга встаньте – вот такой высоты у него колесо. Так я ж над вами не ржу.

И я, довольный тем, что не проиграл дяде и пастуху-казаху в словесном соревновании, повернулся лицом к верблюдам, широко, чтобы не пропустить деталей, распахнул глаза и почти бегом, счастливый, заспешил познакомиться поскорее с очередным радостным, не похожим ни на что  чудом.

Стадо почти никак меня не восприняло, когда я стал подходить ближе. Зато с другого конца табуна выскочил огромный верблюдище с двумя горбами и удивительно быстро для такой нескладной туши, понесся в мою сторону. Горбы его на бегу качались в разные стороны, но не одинаково. Передний влево, задний вправо и наоборот. Сзади за ним возникала маленькая пыльная буря, а изо рта во все стороны разбрызгивалась желтыми пузырями слюна. Я испугался почти до полусмерти и сел на жесткую траву. Никаких предположений в моей окаменевшей голове не возникло, зато я, как иногда говорят, задницей почувствовал, что дело идет, нет – бежит к глупой и бесславной  моей гибели на прекрасном степном просторе.

Но неожиданно буквально на два шага вперед отошел от моего дяди Шынгыс и плёткой своей  сделал в воздухе три звенящих щелчка. Здоровенная туша сразу остановиться не смогла, но, подняв почти всю пыль в том месте, верблюд как-то смог выставить вперед ноги и  остановился.

– Оны ;стама;ыз! Арт;а бару! – крикнул верблюду пастух и ещё раз плетка со свистом крутнулась вокруг него и очередной щелчок , звеня, взлетел на вершину холма.

Верблюд с полуслова уловил мысль хозяина и медленно развернулся. Посмотрел, гордо подняв голову, на Шынгыса и вразвалку, не спеша пошел обратно.

– Это ихний баскарма! – крикнул мне Шынгыс и заткнул плетку за цветастый пояс халата. – Нашялник на этот табун. Подумал, что ты  ;ас;ыр. Волк – по-вашему. Иди, ;оры;па!  Это… как… А! Иди, не бойся  теперь! Я ему сказал, что ты джигит хороший!

И тогда я почти без страха, но с большим уважением стал бочком подбираться к этим необыкновенным созданиям. Они ходили, постоянно склоняясь к  кустикам травы, похожим на прозрачные мячи, и никакого внимания на меня не обращали. Подошел к крайним  верблюдам. Один из них, поменьше, имел на спине даже не горб, а что-то похожее на большую кочку. И волос на нем было поменьше, чем у соседа. Второй «корабль пустыни», коричневый, волосатый, с двумя свисающими в разные стороны горбами, которые заросли густой нечесаной шерстью, имел довольно толстые ноги и круглые бока, но морда его, раскачивающаяся вместе с жующими губами вверх-вниз-влево-вправо, не выражала ни радости от еды, ни усталости от однообразной жизни. Я подошел сначала к тому, что поменьше и аккуратно тронул его за шею. Верблюд повернул голову, внимательно посмотрел на меня и наклонился прямо к моему лицу. Он втянул носом воздух, фыркнул и уткнулся носом мне в лицо. Мягкий, но шершавый влажный нос прошелся сначала вверх, потом вниз по лицу моему нежно и миролюбиво. Но меня всё же качнуло два раза так, что устоял я на месте не без напряга. Он  оторвался от моего лица, но смотрел на меня в упор спокойно и с интересом. Глаза у него были тоже влажные и грустные. Я осторожно поднял руку и стал гладить его по морде сверху вниз. Погладил и нос, после чего он ещё раз фыркнул и поднял верхнюю губу. Наверное для того, чтобы я оценил его большие, крепкие желтые зубы. После этого смелость всколыхнулась во мне как камыш от сильного ветра и я прильнул щекой к его морде. Верблюд дышал легко и тихо. Он не отодвинулся от меня, а, показалось, наверное, тоже прижался к моей щеке. Я чувствовал всё его огромное тело, легкую дрожь его, тепло короткой шерсти на шее и даже то, что он медленно машет хвостом. Мы стояли так минут пять и мне было  хорошо и уютно, тепло и радостно. В меня перетекала, чувствовал я, нерастраченная сила его, уверенность и спокойствие, которые сам верблюд каждый день забирает себе понемногу из бесконечной могучей степи, из суховея-ветра и густого знойного воздуха. Потом я поцеловал его в шершавый нос, похлопал по жилистой шее, попрощался и пошел к двугорбому шерстяному гиганту. По пути сорвал тот самый шар из колючей травы, который им так нравился, протянул руку и поднес  кустик к его губам.