– Значит, Фейт не дочь. А сын.

– Сэр, сама она смотрит на это иначе. Я хочу сказать, да, так записано в свидетельстве о рождении, но, думаю, Фейт скажет, что она всегда считала себя девочкой.

И разумеется, теперь все встает на свое место. Почему Фейт отказалась от осмотра врачом. Почему не хотела говорить с нами, почему даже не захотела заявлять о случившемся. Почему мать так ее защищает. Возможно, это даже объясняет то, почему Эпплфорды переехали сюда. Они хотели начать все заново; для Дэниела это был шанс оставить все в прошлом и начать новую жизнь. Теперь уже как девушка.

– Есть какие-нибудь записи об изменении имени – было ли обращение о получении свидетельства о смене пола?

– Нет, сэр.

– То есть с юридической точки зрения Фейт по-прежнему остается Дэниелом?

– Вполне возможно. Из чего, вероятно, следует, что Фейт вынуждена была подавать документы в колледж под этим именем. Думаю, вот почему директриса так юлила. Она сказала нам, что «не может ничего рассказать» о личной жизни Фейт. Мы предположили, что директриса ничего не знает, но теперь, оглядываясь назад, я прихожу к выводу, что она очень тщательно составила эту фразу.

Я глубоко вздыхаю. Алекс вернулась в гостиную, я слышу звуки телевизора, дождь барабанит по стеклу мансардного окна у меня над головой. Я знаю, что нужно делать, просто у меня нет особого желания этим заниматься.

– Хорошо, Сомер. Остальное предоставь мне. Я позвоню Харрисону и скажу, что мы собираемся переквалифицировать это дело. Возможно, речь идет о преступлении на почве ненависти.

Уже поздно, но нет и речи о том, что Сомер ляжет спать в обозримом будущем. Она берет телефон и колеблется в нерешительности, гадая, не разбудит ли его. Но Эрика знает, что он не ложится спать рано, а сейчас ей очень хочется услышать его голос.

Он отвечает после второго гудка: значит, не спал.

– Привет, я надеялся, что ты позвонишь. Как там оно?

– Ты имеешь в виду дело? Думаю, лучше. Возможно, у нас прорыв.

– У вас или у тебя?

Сомер улыбается. Это он умеет: напомнить ей о ее собственных успехах. У нее это как-то не получается – даже сейчас.

– А от тебя ничего не скроешь, да?

Он смеется, у него приятный смех.

– Ну, кажется, у меня есть кое-какая конфиденциальная информация на данное конкретное лицо.

Эрика садится в кресло и подбирает под себя ноги, она слышит на заднем плане тихие неразборчивые голоса.

– Ты смотришь телевизор? – На самом деле это ее не интересует – ей просто хочется поговорить. О чем угодно… ни о чем.

– Ага.

Можно не спрашивать, что именно. Для следователя с более чем десятилетним опытом работы Джайлс сохранил трогательную привязанность к преступлениям. Телевидение, книги, видео, скачанное из Интернета, – у него есть все, свидетельством чему являются диски, которыми теперь завален шкаф Сомер. И она разделяет это увлечение – до определенного предела. Она смотрела вместе с Джайлсом «Подозрения»[15] и не могла оторваться, но Джайлса интересует весь спектр, от серьезных документальных фильмов до таких поделок, как «Жены с ножами»[16] и «Жаркие южные преступления»[17], что Сомер сначала приняла за розыгрыш. Однако с точки зрения Джайлса все это одинаково увлекательно. «Помогает мне понять почему, – ответил он, когда Сомер пристала к нему. – Почему, после десяти тысяч лет развития человеческой цивилизации, мы по-прежнему делаем друг другу такие вопиющие мерзости».

– А у тебя как прошел день?

Эрика слышит, как Джайлс потягивается.

– Нормально. Ничего особенно интересного.

– От девочек слышно что-нибудь насчет лета?

У Сомареса две дочери, живущие вместе с матерью в Ванкувере. Сомер с ними еще не встречалась, но они должны приехать на длинные летние каникулы. Эрика старается изо всех сил не допустить, чтобы эта перспектива свела ее с ума.