В любом случае наличие – не обязательно непосредственно в композиционном пространстве художественного произведения – противника как антитезы добра с кулаками формировало композицию, придавало ей необходимые цельность и напряжение, сюжетную завершенность.

Было понятно, что речь идет о вечной борьбе двух начал, и наш солдат с оружием в руке был символом или образом движения к намеченной историей цели. В установленном памятнике движение отсутствует, поскольку нет никакой антитезы.

Понятно, что человек, поднявший автомат на руки, не собирается стрелять. Их встреча – изобретателя и его произведения – самодостаточна, никакого развития сюжета за пределами композиции не предполагается.

То есть по большому счету скульптура как раз принципиально антимилитарна. Герой никогда не воспользуется оружием, которое держит. Это памятник о движении мысли, а не пули, о творческом дерзании советского Кулибина, которому удалось создать нечто, получившее международное признание.

Фигура Калашникова, не наследующая никакому понятному стилю, я думаю, вызывает подспудное раздражение как раз этим – своей неузнаваемостью, невозможностью разгадать ее смысл в привычных эстетических окнах. Попытки же дешифровать ее в рамках советской матрицы обвисают, выглядят как пристегивание кобыльего хвоста к автомобилю.

Либеральная публика, конечно, дышала бы куда более рациональным и оправданным гневом, если бы фигура Калашникова действительно была исполнена внутреннего напряжения, если скульптор заложил бы в нее тот смысл, который «славный птах» произвольно ей приписал, – вторжения, покушения на чуждые пределы, убийства.

Но, увы, в пластике памятника скорее торжествуют какая-то неуместная расслабленность и ординарность, опрощение и банализация опасного и темного орудия смерти. Это ведь как раз вот тот самый гражданский пацифизм, на попрание которого пеняют десятками голосов взъерошенные и не очень умные люди.

У меня возникает чувство, что тональность их обвинений – как это вообще часто случается с нашими друзьями – тем чаще теряет баритональный окрас и добирается до верхнего до, чем меньше у них выходит доказать обоснованность своих претензий.

Не советская это скульптура, вот просто совсем не советская.

В поражающем воображение ролике Алишера Усманова центральной интригой оказалось вовсе не то обстоятельство, что он адресован Алексею Навальному, хотя здесь тоже есть о чем поговорить.

Гораздо более важным мне кажется вообще сам этот некоторым образом удивительный факт: крупный российский капитал заговорил, заговорил о своей родословной, споря и доказывая, что он не есть олицетворение абсолютного зла, каким его привыкли видеть люди.

Главный общенародный аллерген последних более чем 20 лет обрел наконец голос и согласился ответить на вопросы, которые на порядок важнее и интереснее конкретных претензий Навального к российскому олигарху.

Не секрет, что персонажей вроде Усманова общественное мнение автоматически помещает в сугубо негативный контекст – крупный капитал по умолчанию не может быть честным, некриминальным, он весь родом из 90-х прошлого столетия, его повивальной бабкой были грабительские залоговые аукционы, узаконившие бессовестное разворовывание страны людьми, близкими к власти или этой властью обладавшими.

Травма приватизации не только не зарастает, я бы сказал, что она становится все более невыносимой из-за кажущейся невозможности восстановить справедливость, что-то поменять в тех далеких, отстоящих от нас на 22 года обстоятельствах.

И когда российский олигарх начинает опровергать распространенную Навальным информацию о его участии в этих аукционах, выясняется совсем уж поразительная вещь – он солидарен с общественным мнением, даже со своим обидчиком в оценке этого приводного ремня приватизации.