– К сожалению, уезжаем мы сейчас же, – говорит мама и сжимает губы. Моя мама обычно одевается как хиппи, но сегодня постаралась нарядиться поприличнее – я сразу заметила. На ней легкое платье в цветочек и ожерелье с подвеской-ракушкой, которое она надевает на свадьбы и родительские собрания.

По выражению ее лица я пытаюсь определить, боится ли она меня. Родители даже не представляют, что творится у меня в голове, и просвещать их я не намерена. Хватит и того, что я всеми силами стараюсь убедить их, будто бы я неуклюжая, застенчивая (и то и другое – чистая правда) и другой никогда не бываю.

Мама беспокоится обо мне. Отмалчивается, осторожничает. Наверное, отвезет меня в какую-нибудь клинику.

Я всегда знала, что ради меня она готова на все – в строго определенных рамках. Например, когда я захотела учиться играть на гобое, она немедленно все устроила. Балет – однозначное «да» (так и было много лет подряд), а чирлидерство – «нет». А если бы я пожелала записаться на прием к психологу и рассказать о чудовище у меня в голове, мама, наверное, вылезла бы вон из кожи, чтобы убедить меня, что в этом нет абсолютно никакой необходимости.

Мама могла бы распорядиться своей жизнью как угодно, потому что она умница и прелесть, но она только и сделала, что обзавелась одним ребенком, а затем приковала себя цепями к кулинарной книге с рецептами полезных блюд и комоду с материалами для поделок. И отказалась от всего остального. За это я вроде как уважаю ее. И люблю за то, что она посвятила всю жизнь мне. Разве можно за такое не любить? Мама ждет, когда папа придет домой с работы, и ставит перед ним полезную еду. Она покупает мне все, что нужно для рисования. Заботится о нас. И считает, что это ее работа. И если я благодарю ее за то, что подвезла, или еще за что-нибудь, она так и отвечает: «Да не за что. Это же моя работа».

Она могла бы заниматься чем угодно, а вместо этого решила заботиться обо мне. Если у меня когда-нибудь будет ребенок, я ни за что так не сделаю. Об этом мы уже говорили, правда, ни разу не поспорили. Мама говорит: «Феминизм – это в том числе возможность выбора, вот я и выбрала остаться дома». А я объясняю, что это немного похоже на отговорку, потому что такой выбор можно сделать, только если у тебя есть муж, который обеспечивает тебя, пока ты сидишь дома, но вместо того чтобы заспорить и отстоять свою точку зрения, она соглашается: «Да, дорогая, ты, пожалуй, права».

Она уже на ногах.

– Ну, Элла, – говорит она, – нам пора уезжать. Немедленно.

Не знаю даже, с чего начать.

– Мама, я же в школе. У меня уроки и все такое. В четыре увидимся, ладно?

Я жду поддержки, но напрасно. Я вдруг понимаю, что меня вызвала сама директриса. Значит, случай экстренный. Просто так, без причины, она бы этого не сделала.

Но могла бы сделать, если бы кто-нибудь умер.

Мама здесь.

Значит, папа. Лучше бы она.

Отгоняю эту мысль и делаю вид, как будто ее и не было.

– С папой все хорошо? – обращаюсь я к своим туфлям.

– Да, – подтверждает мама, ничуть не удивляясь вопросу. – Он в полном порядке. И уже едет сюда, к нам. Идем.

– Тогда в чем дело?

Мама жива. Папа жив. Из-за кота забирать меня из школы они бы не стали. Только бы не Хамфри.

– Я тебе по дороге объясню, – говорит мама. – Я же обещала. Пойдем.

Я смотрю на Меркель.

Она кивает.

– Можешь идти, Элла, – говорит она. – Еще увидимся.

У меня внутри все холодеет. Она должна была сказать «завтра увидимся». Но она не знает, когда я вернусь. А мне надо учиться. Надо быть в школе. Я не хочу на терапию. Мы «еще увидимся» – когда-нибудь. Как будто разверзлась бездна. Я хватаюсь за край ее стола, словно привязываю сама себя.