Достал сигарету и закурил. Сын поморщился.

– Что, неужели не куришь? – поддел я его.

– Не дождешься.

И это мне знакомо. Сигарета – первый знак мужского значения. Для многих часто и последний. Может, курит, да не хочет расстраивать?

– Как мама?

– Похудела.

– Не мама похудела – платье поправилось! – нравоучительно сообщил я. – А чего похудела?

– Не знаю.

– Ну, значит, весна. Я тоже, брат, похудел, – предъявил я лопающийся пояс брюк. – Ладно, давай рассказывай.

Выяснилось, что сын поперек отца и божьего духа влез в историю с тремя неизвестными. Были два его одноклассника, которым Ванька Сомов, шустрый молодой человек четырнадцати лет из их же класса, предлагал таблетки. Какие и зачем – все, само собой разумеется, знали. Какие же еще таблетки могут предлагать в школе? Это, знаете ли, и первокласснику известно. Так вот, они сообщили об этом Лехе, а тот, в свою очередь, поделился с классной. А та, не будь дура, доложила директору. А тот, не будь дурак, накатал заяву в этот самый наркоконтроль. Когда стали разбираться, то те двое, кому это предлагалось, от всего отбоярились, и оказался мой сын рыжим и честным, а таких, как известно, правосудие любит пользовать и сзади, и спереди. Кроме того, взбеленилась успешная, горластая мамашка Ваньки Сомова, грозя затаскать нас по судам за поруганную честь своего недоноска. Ну, не суки ли?

Телефон в кармане попросился наружу по нужде.

– Вы уже встретились? – спросила нас мать моего сына.

– Все в порядке, не волнуйся.

– Он тебе все рассказал?

– Да, во всех подробностях.

– Ну, и что ты думаешь?

– Вот дырку они от бублика получат, а не Шарапова! – от все души пообещал я и показал телефону руками, как это будет делаться.

– Хорошо, спасибо, – культурно поблагодарила жена. – Побудь с ним потом, если сможешь.

– Обязательно смогу, не волнуйся.

И мы двинулись на допрос. Сунулись было в кабинет, но там было занято, и нас попросили подождать. Пока ждали, я косился на сына, украдкой разглядывая его упрямый профиль. Весь в мать. Моего ничего не проглядывает. Может, и хорошо. Бог даст, не будет кобелизмом мучаться. Как быстро и бурно он меняется! Грядущее возмужание гонит с лица остатки ребячества, последние следы сказки пасуют перед застывшей наготове усмешкой. Прыщики на щеках у носа, черная пушистая полоска над губой. Дорогой ты мой, куда же ты так спешишь!

Я вдруг вспомнил его маленького, радостно-косноязычного, одолеваемого непослушными словами.

«Очень больно болит!» – жаловался он мне, показывая на сбитую коленку.

«Мы его сделали, мы его стукнули 400 раз!» – хвастался он, победив мальчишку со своего двора.

«У меня так температуры много!..» – говорил он мне по телефону, болея гриппом.

«Сегодня холодно градусов!» – заглядывал он в зимнее окно.

«Этот шум мне даже в ухо попадает!» – рассказывал он про ремонт в соседней квартире.

«Почему ты так долго проснулся?» – спросил он как-то раз, дозвонившись до меня, развратного, в середине дня.

Однажды летом я его спросил:

«Какую ягоду ты ел на даче?»

«Не знаю…» – поник сын.

«Ну, какую? Ну, черную смо…»

«Смалину!» – подхватил он…

Я вспомнил, как мне его вручили на выходе из роддома – белый конверт с неведомым посланием внутри. Жена откинула накидку, и мне предстал мой сын – серьезный, спящий, слепой, в истинно первозданном, божьем виде. Моя надежда, мой завтрашний день.

«Боже мой! Да у него через десяток лет свой такой же будет!» – поразился вдруг я.

Мы не замечаем, как стареем, потому что внутри мы все те же.

Дверь нужной комнаты открылась, оттуда выпала такая же пара, как мы с сыном. Скользнув по нам взглядом, которым их снабдили в кабинете, парочка направилась на выход.