Краснея и заикаясь, он защищался сам и защищал девушку, и, конечно, никто не понимал, насколько для него болезненна эта история и почему он не мог найти в ней ничего смешного или достойного хотя бы улыбки.

И снова вспомнив то роковое событие, он сказал себе: «Может, это и глупо, но я все еще виню себя. Я же видел, какой всегда была та девушка, конечно, этот противный старикан уже тогда приставал к ней. Она боялась его. Мне стоило позаботиться о ней, расспросить ее, возможно, я бы мог ей как-то помочь. Всегда проявляешь тактичность в неподходящий момент. Не тактичность, равнодушие, – поправил он себя. – А эта девушка с волосами красного дерева… Она уже строит глазки этой обезьяне. Девушки так быстро влюбляются…»

Он лежал, свернувшись калачиком, мирно дремал и иногда вслушивался в ночные уличные звуки: негромкое пение, блаженное и фальшивое, машина резко затормозила, заскрипели шины, где-то в квартале все еще бубнило радио.

Николаус со спокойным ожиданием, не омраченным страхом, представлял себе следующий день, поездку втроем на комбинат; он знал его только по фотографиям и по фильму, ожидание напрягало его, безудержное любопытство к человеческим лицам и впечатлениям, которые можно было воплотить в рисунках и акварелях.

Но снова и снова, пока он не заснул, его мысли крутились вокруг Рехи, за которую он чувствовал себя ответственным по какой-то не до конца понятной ему причине. Одной из его слабостей было постоянное чувство ответственности за каких-либо людей, даже если они об этом не подозревали и не придавали этому значения, и, несомненно, это была его самая привлекательная слабость.

Курт бросил сумку на стол. Из клубка подушек и одеял высунулась рыжая, как лиса, голова с остриженными волосами.

– Тише, черт возьми!

– Добрый вечер, – весело сказал Курт.

Рыжий открыл глаз и сонно спросил:

– Чего тебе?

– Для начала поспать, если можно.

– Можно, – ответил рыжий и с трудом открыл и второй водянисто-голубой глаз. – Я думал, опять какие-то сумасшедшие вломились не в ту комнату. – Он откинулся обратно на кровать, но не уснул, а стал разглядывать Курта, пока тот искал пижаму.

– Какая-то дыра, – заметил Курт, стягивая ботинки.

– В новостройках есть холостяцкие апартаменты с кухней и ванной и всеми удобствами. Подай туда заявку, – откликнулся рыжий.

Курт пожал плечами.

– Если сильно захочу… Мой старик – директор предприятия, он со многими на короткой ноге…

– Короткую ногу легко подвернуть, – сказал рыжий. Он внимательно и немного пренебрежительно посмотрел на Курта и добавил: – Люди со связями не в моем вкусе.

У Курта во второй раз за этот вечер возникло неприятное ощущение, что он поставил не ту пластинку. «Похоже, здесь придется измениться, – подумал он и с легкой улыбкой добавил: – Что ж, значит, будем меняться». На самом деле мысль о том, что здесь ему придется как бы облачиться в новую кожу, отнюдь не вызывала у него беспокойства. Он был уверен, что и эта новая кожа ему подойдет; он хорошо умел приспосабливаться.

«Я могу мгновенно подстраиваться под любую ситуацию, – подумал он, – и могу договориться с любым типом людей. А значит, смогу поладить и с этим рыжим. Он ненамного старше меня».

Некоторое время Курт молчал, разглядывая веснушчатое, умное лицо своего соседа по комнате и пытаясь угадать его профессию. Вдруг его добродушный сосед сказал:

– Хочешь отеческий совет? Не лезь на рожон, мальчик мой, и не хвастайся влиятельными родственниками, иначе ты ни с кем здесь не поладишь. – Он улыбнулся (и Курта развеселило то, как при этом распылились рыжевато-коричневые веснушки) и добавил: – Год назад я начинал, как ты, – прямо со школьной скамьи, и тоже имел грандиозные планы.