– У него, как бы это сказать, нет настоящей семьи. Что ж, пора продолжать? – Он тут же убежал, худой, подвижный, немного прихрамывающий, в помятой, сдвинутой на левое ухо кепке.

Реха осталась в замешательстве, тронутая теми ощущениями, которые до сегодняшнего дня посещали ее редко и мимолетно. Работа с тисками давала ей достаточно времени для размышлений, и, по крайней мере пока, она не думала о себе, о своих страхах и потере школьных друзей.

Чуть позже она стояла рядом с Фридель у чана с водой; они полоскали клапаны в мутно-серой, поблескивающей маслом жидкости. Фридель спросила:

– Он понравился тебе?

– Кто?

Фридель неопределенно махнула головой.

– А, тот черноволосый? Он противный, – не задумываясь, ответила Реха.

Фридель еще ниже склонилась над чаном, она сказала тихо и поспешно, как будто ей нужно было извиниться перед Рехой:

– Он совсем не такой. Его надо пожалеть. Его жена бегает за всеми. Распутная девка…

– Он и сам не лучше. Когда я была на складе, он сразу показался мне наглым.

Фридель зло посмотрела на нее. Реха закусила губу и подумала: «Я все делаю не так. Это ее дело, если она влюбилась в него… Мне незачем вмешиваться». Она хотела что-то сказать в знак примирения, но Фридель отмахнулась от нее:

– Да что ты вообще знаешь, цыпленок?

Реха откинула назад свою косу.

– Почему это цыпленок? Думаешь, я никогда не влюблялась?

– Влюблялась, – презрительно ответила Фридель. – Влюбляться можно сотни раз в жизни. Но когда приходит тот, ради кого ты бросишь все, и тебе все равно, что о тебе думают другие…

Реха молчала. Она вспомнила все свои любовные истории, которые вообще не заслуживали такого названия: она часто и сильно влюблялась, но эта влюбленность никогда не длилась дольше нескольких дней, непостоянные чувства, которые угасали так же быстро, как вспыхивали, и вскоре снова переходили в безразличие или даже неприязнь. Она никогда ни с кем не обращалась хуже, чем с мальчиками, которые приглашали ее потанцевать более трех раз на школьных танцах или которые оставляли пошлые записки в ее книгах («Ты можешь прийти в парк сегодня в восемь вечера? Нам надо поговорить»).

Около полудня Фридель ушла.

– Если Хаманн спросит, скажи, что я ушла отдохнуть. – Однако пошла она не в комнату отдыха, а в соседний цех. Она так и не вернулась, и Реха, привыкшая к строгой дисциплине, с беспокойством подумала о Хаманне, как о строгом учителе, перед которым нужно будет выгораживать прогульщицу.

Теперь она чувствовала, как ее руки устали, а запястья начали болеть.

– Устала? – спросил Хаманн, который все это время стоял позади нее, скрестив руки на груди, с задумчиво сдвинутыми бровями.

– Это же может делать машина, – отозвалась Реха.

– Мы можем ее изобрести, – предложил Хаманн. – У меня есть еще несколько предложений по улучшению, получим премию – поделим. Согласна?

– Согласна. – Реха засмеялась, она была уверена, что это шутка, ведь знала Хаманна всего один день.

Он вытащил помятую записную книжку, что-то в ней нацарапал и сказал:

– Вот и замечательно. – Он взял ее за руку. – А сейчас пойдем на кухню и поедим жаркое из свинины. Этот костюм все равно уже маловат.

По дороге они встретили Николауса, который неторопливо шагал по желтому песку. Он вздрогнул, когда Хаманн заговорил с ним:

– Как работа, юнец?

Николаус молча отмахнулся.

– Не поладил с Карлом?

– Да нет, – тут же отозвался Николаус, но выглядел он при этом подавленным.

– Наша активистка уже внесла первое предложение по улучшению, – сказал Хаманн.

Николаус опустил голову.

– Не слушай его, – вмешалась Реха. – Я лишь сказала, что мою работу может выполнить машина. Но на самом деле я слабо представляю, как эта машина должна выглядеть.