Это было одно из самых незабываемых событий в его жизни, и теперь, вспоминая, Гериберт понял, что об этом нельзя разговаривать с незнакомым и посторонним человеком, который или переведет все в шутку, или же просто удивленно пожмет плечами.

А потому он резко сказал:

– Ладно, спокойной ночи, – и отвернулся к стене.

– Приятных снов, – бодро отозвался Курт. Но на самом деле он чувствовал себя не так бодро и уверенно, как пытался выглядеть, и он признался себе с мимолетным беспокойством, что его разговор был всего лишь попыткой обмануть недоверчивого рыжего и самого себя. Он хорошо помнил одну неприятную сцену дома в один из мартовских вечеров, когда он решил выбрать меньшее из зол и работать на предприятии, в то время как его отец все еще настаивал на том, чтобы его сын пошел служить в Народную армию на два года.

Курт отказывался, льстил, использовал все свои навыки убеждения, и, когда его отец надавил сильнее, сын оставил всякую осторожность, став жестоким и злобным.

– Ты не можешь командовать мной, – кричал он, – ни ты, ни какой-нибудь унтер-офицер, хватит и того, что и так теряю целый год.

Фрау Шелле, истинное эхо своего обожаемого сына, приняла его сторону: она сидела, откинувшись в кресле, элегантная, немного полная блондинка, а Курт устроился на подлокотнике рядом с ней и с невозмутимым выражением лица слушал спор своих родителей. Он знал слабость своей матери и бесцеремонно пользовался ею.

– Вы называете это «терять год», – говорил отец Курта, и было видно, что он уже устал от этого бесконечного спора. – Я ожидал большего благоразумия от своего сына. Иногда я задаюсь вопросом, почему мой сын ведет себя как мелкий буржуа…

Курт перебил его, холодно сказав:

– А раньше ты этого не замечал? Почему ты только сейчас задумался над этим? Раньше ты особо не интересовался мной.

Отец замолчал, он выглядел одновременно седым, старым и очень усталым, и теперь ему стало почти жаль Курта. Он встал и вышел из комнаты, и в тот вечер, как и во все последующие вечера, он больше не говорил о планах сына. Мужчина, который обычно не сдавался ни перед какими трудностями, сдался перед своими женой и сыном. И в тот момент, когда он захлопнул за собой дверь, он понял, насколько чужим стал для него мальчик и как мало связывало его с ухоженной блондинкой, которая когда-то была энергичной девушкой с грубыми кончиками пальцев, смелой и терпеливой спутницей в годы его заключения…

«С тех пор как отец заработал кучу денег, она стала просто мещанкой», – подумал Курт, и, вспомнив ее нежное, немного смуглое лицо, он почувствовал к ней что-то вроде презрительной нежности. Конечно, ей не нужно ходить на работу, и она превратила свой дом в собственный алтарь.

Но она готова на все ради меня, и если она больше не ладит с отцом, то отец тоже отчасти виноват в этом. У него в голове одни цифры… Ему семья безразлична, и его также не волнует, спит ли он на карнизе или в угольном ящике.

Рыжий дышал легко и тихо, и Курту почему-то было грустно слышать эти спокойные вздохи, он жаждал шума и движения, но в доме было слишком тихо, в комнате слишком темно. Тишина и темнота казались ему гнетущими, ему нужны были жизнь и смех, прямо сейчас ему нужно было, чтобы у него был человек, которому он мог бы рассказать о себе и о своем доме. Он мог бы проявить свою язвительность, резкость, он вообще любил преувеличивать, но ему надо было говорить, действовать, чтобы забыть о своем одиночестве; он ненавидел оставаться наедине с самим собой ночью, в слишком тихой комнате, погруженный в бессонные мысли, от которых днем отмахиватья было легче.