Боюсь, я утомил Вас большим количеством деталей, которые не способен передать в хоть сколько-нибудь интересной форме. Так что на этом остановлюсь. Однако отмечу последнее насчет Вашей поездки. В Дании невозможно представить себе ситуацию, при которой одна женщина, увидев другую, сидящую в одиночестве на траве, заговорила бы с ней. Мне кажется, любой датчанин или датчанка подумали бы, что Вы сидите в одиночестве, потому что сами так захотели, и отнеслись бы к этому решению с уважением. Возможно, этой женщине, Марион, следовало бы удержаться от нарушения Ваших личных границ, и, возможно, Вы сами надеялись, что она так и поступит, но я очень рад, что Марион стала частью Вашего рассказа. Без этой встречи история была бы неполной, а Ваше путешествие – не таким важным.

Спасибо за то, что поделились этой историей со мной.

Андерс

Бери-Сент-Эдмундс

20 апреля

Дорогой Андерс,

как жаль, что я не получила от Вас такого письма до поездки в Уорхэм Кемп. Вы правы: находясь там, я хотела в первую очередь понять и почувствовать, как жили эти люди, каким находили свое существование там и тогда. Марион рассказывала скорее про артефакты, которые они оставили после себя, но не о том, как они жили. Вы же поделились со мной подробностями, и теперь я могу ярче представить жизнь тех людей. Даже если описать жизнь конкретного человека из железного века невозможно, я могу вообразить, что видела, слышала и какие запахи ощущала женщина, когда она, скажем, стояла в дверях дома, высматривая, все ли в порядке с ее мужем и детьми. Я рисую в воображении стадо быков, которых гонят в поле с тяжелыми плугами за спиной. Сквозь пелену времени я вижу грязь, которую месят ноги людей и копыта быков. Слышу перекличку мужчин и мычание рогатого скота, слышу грохот и жужжание машин, с помощью которых община производит все, что ей нужно (ткани, посуду). Могу представить себе голоса детей. Вы не упоминаете игрушки, но наверняка в те времена уже существовали детские игры и предметы, сделанные для них? Я так и вижу, как женщина моргает и щурится, выходя на свет из полумрака хижины, и не могу не ощущать ее волнение, когда она оглядывается и прислушивается, опасаясь неожиданностей. Должно быть, она вдыхает запах дыма и продуктов жизнедеятельности животных и людей.

Я представляла себе эту женщину, выходя из дома в то утро, когда получила Ваше письмо. День был пасмурный, облака сгустились за сараем, и хотя дождь еще не начался, на улице уже стало темнее, чем дома. Я вышла во двор, как и каждое утро, чтобы дать корм курам. Может быть, это делала и та женщина. Вы не упоминаете домашнюю птицу, возможно, ее следы не сохранились или породы птиц, годных в пищу, в то время еще не вывели. Не знаю точно, что держала в руках моя женщина из железного века, но я лично несла корм в старом пластмассовом ведерке, в котором когда-то продавался крысиный яд. Что бы ни было у нее в руке, наверняка можно сказать одно: этот предмет точно не был сделан из пластмассы и не использовался прежде для эффективного уничтожения грызунов. Предполагаю, что именно грызунов она видела перед собой, стоя в дверях и глядя во двор, и скорее всего принимала их как нечто неизбежное. Наш задний дворик забетонирован, и поскольку Эдвард очень аккуратный фермер, там всегда чисто. Я слышала рев заведенного квадроцикла. Это наш сын Тэм, который живет в домике в паре сотен метров от фермы, отправился проверить овец на пастбище. Через открытую дверь за моей спиной доносились звуки радио. Несмотря на то, что Тэм живет совсем рядом и у него двое маленьких детей, их я не слышу. В этом смысле жизнь женщины из железного века была богаче моей. Однако, наблюдая за внуками, я с удовольствием делаю вывод, что каждый день жизни для них – это приключение, в то время как в железном веке, осмелюсь предположить, каждый день жизни ребенка матери и бабушки считали битвой, в которой они одержали победу. Я чувствовала запах жимолости, растущей за стенами сада, и не столь приятные ароматы из тележки с навозом, приготовленной для удобрения полей.