Я перестала ощущать своё тело, словно лишилась его. Стало трудно дышать. Мозг констатировал начавшееся удушье. Невероятным усилием воли я разомкнула челюсти и завопила, как мне думалось, на весь дом.

– А-а-а!

Но я не сразу осознала, что ору… без голоса. Его не было. Паника, в какую я при этом впала, не знала границ. Мозг отказывался контролировать происходящее, и тогда подключился инстинкт самосохранения.

Сначала мое тело сильно напряглось. И затем, пытаясь высвободиться из-под давившей тяжести, оно так задрожало, что мощь производимых при этом колебаний подбрасывала меня вверх на несколько сантиметров. Казалось, что мое тело отскакивает на кровати своеобразный ритуальный танец.

Хватка тумана ослабла. И я поспешила наполнить легкие свежим воздухом, одновременно пробуя пошевелить затекшими конечностями.

Резиновая масса неохотно сдавала свои позиции, выпуская меня из своих удушливых объятий. Но прежде чем окончательно раствориться в предрассветной мгле, она погладила меня. Я ощутила, как нечто гладкое и теплое, похожее на резиновые пальчики, мягко скользнуло по моему лицу. Я испытала состояние, близкое к шоку или глубокому трансу, и в следующее мгновение я отключилась.

Утром, когда все проснулись, я попыталась поделиться пережитым с друзьями, но они сказали, что со мной всегда что-нибудь да происходит, и, посмеявшись над моим «ночным бдением», посоветовали выбросить всю эту чепуху из головы.

Наступил пятый курс Катиного обучения в университете. Однажды осенним вечером Катя познакомилась на дискотеке с турком. Катя влюбилась. Через некоторое время у них начались серьезные отношения. И ей предложили переехать к нему, на съемную квартиру.

Квартира, в которой они жили, была мрачноватая и угрюмая. И находиться в ней одной было неуютно даже днем. А Кате часто приходилось ждать прихода друга до двенадцати и порой до часа ночи.

По мере приближения сумерек квартира начинала наполняться странными паутинообразными нитями, расходившимися во все стороны. Эти нити постепенно расширялись и уплотнялись. Они разбухали до такой степени, что заполняли собой все пространство квартиры. И я уже не ходила, а буквально продиралась сквозь них.

И как только начинало смеркаться, я включала везде свет: в прихожей, на кухне, в одной из комнат и даже в ванне и туалете. Свет защищал меня. Он не давал «неорганическим» существам материализовываться.

Но у меня оставались ещё две, неосвещённые комнаты, и когда я проходила мимо них, я испытывала непреодолимое чувство, что стоит мне немного около них замешкать, и тут же меня поглотит тьма.

Мне ещё повезло, за тот период времени, какой мы жили в квартире, ни разу не отключали свет.

А потом перегорела лампочка в прихожей. А прихожая была связующим центром квартиры. В неё выходили все три комнаты, кухня, санузел. И я, чтобы хоть как-нибудь размыть нахлынувшую в нее темноту, стала включать свет в тех двух комнатах.

После одиннадцати вечера часов я прекращала всякое хождение по квартире. Я забиралась в кресло или на диван в большой комнате, включала музыку, чтобы не давила тишина, и учила уроки или, говоря точнее, пыталась что-либо учить.

Иногда мой страх перед обитателями тьмы доходил до такой степени, что я кроме всего прочего включала телевизор, надеясь, что это поможет остановить неудержимо нараставшую панику.

В какой-то момент у дверного косяка появлялась фигура «главного стража» квартиры. Он стоял, прислонившись к стене, загораживая проход больше чем наполовину. Мной овладевал такой невыразимый ужас, что я начинала судорожно умолять его: «Только не показывайся мне! Я не хочу тебя видеть! Я не могу видеть тебя!» И уже чуть не плача: «Не показывайся, пожалуйста».