Я таких малышей брал на ручки, беседуя с их воспитателями, но личного опыта их воспитания у меня нет. Как-то содержательно с ними, уже подростками, я мог работать лишь после первоначального и нескольких лет школьного обучения. Что ж, ведь и обычные педагоги специализируются на том или ином возрасте…

О маленьких я читал в трудах своих учителей и коллег. Прежде всего, у А. И. Мещерякова, А. В. Апраушева и Т. А. Басиловой. И поскольку в моей книге по тифлосурдопсихологии нельзя совсем обойти вопрос о первоначальном обучении рано оглохших и ослепших, или слепоглухорожденных, малышей, я и опираюсь при ответе на него на труды названных и некоторых других авторов. Как оно и полагается вообще-то: каждый исследователь обязан хоть в какой-то степени владеть «литературой вопроса». В моем случае оговорка про «хоть какую-то степень» особенно уместна – и потому, что слеп и глух, и потому, что знаю только русский язык, так что на исчерпывающую эрудицию претендовать не приходится…

Ну, кому надо, тот и без меня доберется до всего того, что мне долгие десятилетия было недоступно и наверстывать в оставшиеся годы жизни поздно, а я чем богат, тем и рад. Впрочем, А. А. Бодалев серьезно полагал, что недостаток эрудиции в моем случае скорее плюс, чем минус. Как-то я похвастался ему, что в моем компьютере установили CD-ROM и теперь я могу через брайлевский дисплей читать диски типа «Библиотека в кармане». Он всполошился, запереживал, не помешает ли мне слишком подробное знакомство с литературой оригинально мыслить… Я со смехом его успокоил: поздно уже, я не студент, а как-никак доктор наук, и столь высоко Бодалевым ценимому оригинальному мышлению не может повредить никакая эрудиция-ерундиция.

А. И. Мещеряков подчеркивал, что первейшее и страшнейшее по своей катастрофичности для развития психики социальное следствие слепоглухоты – одиночество, ведь этот ребенок лишен обычных способов общения с окружающими его людьми. При врожденной и ранней слепоглухоте немота – в смысле, отсутствие устной речи, а не речи вообще, – именно его, одиночества, следствие. Поэтому таких детей и называют слепоглухонемыми. Позднооглохших слепых, то есть тех, у кого глухота наступила после устойчивого формирования словесной речи в устной форме, называть с разбега слепоглухонемыми никак нельзя. Они – в том числе я – слепоглухие, но уж никак не слепоглухонемые. Устная речь у них более-менее сохранная.

Все наши беды – следствие объективного и субъективного одиночества. Первое, которое А. И. Мещеряков характеризует как абсолютное, не осознается, и потому не переживается. Слепоглухонемой ребенок – объект, но не субъект своего одиночества. Именно в качестве такого объекта он представляет собой то самое существо, которое в многочисленной литературе описывается как «полуживотное-полурастение». В связи с этим А. И. Мещеряков обсуждает, чем отличается человеческое одиночество от зоологического. Пытливые умы издавна задавались загадкой: развились бы у человека речь, ум, способности, если бы он со дня рождения рос в полной изоляции от других людей? А если нормально развитого человека поселить в изоляции от людей, например, на необитаемом острове, утратит ли он, сохранит или даже, может быть, разовьет свои человеческие качества?

Для большей наглядности дадим слово Б. Ф. Поршневу:

«В XVIII в. великий естествоиспытатель Карл Линней, впервые отважившийся включить вид „человек разумный” (Homo sapiens) в систематику животных, выделил в качестве вариации (или разновидности) этого вида „человека одичавшего” (Homo ferus), иными словами, те несколько известных к его времени случаев, когда дети человека были вскормлены вне человеческой среды дикими животными… Обобщение Линнея гласило, что в этих случаях одичавший человек не обладает речью и человеческим сознанием, даже ходит на четвереньках… Во всех достоверных случаях похитителями и „воспитателями” были дикие хищные животные, чаще всего волки, но в некоторых случаях медведи и даже леопард… Высокая приспособляемость человеческого мозга сказывалась в том, что ребенок, усвоив крики и повадки, вызывавшие у животного соответствующий рефлекс, принуждал его кормить себя таким образом на протяжении двух, трех и более лет… Почему они ходили на четвереньках? Главной причиной, очевидно, было то, что „пробы и ошибки” показывали бо́льшую приемлемость такой позы для хищников-кормильцев. Выпрямленное положение могло вызывать в них оборонительный рефлекс, ослаблять рефлекс кормления. Впрочем, не забудем и о том, что наших детей мы в определенном возрасте учим ходить: их анатомия и физиология приспособлены к двуногому передвижению при условии подключения на нужном этапе такого фактора, как показ и научение…»