В общем, слепоглухота предъявляет крайне жесткий выбор: или научиться жить полноценной творческой, напряженной духовной жизнью, компенсируя недостаток «живого» общения через книги и результаты собственного творчества, – либо так и мучиться своей ненужностью, неинтересностью, обвиняя в равнодушии, бессердечности весь мир. Третьего слепоглухота не дает.

Либо научиться общаться с миром в творческом уединении, и благодаря этому умению в конце концов заинтересовать собой окружающих, получив возможность полноценного, пусть недостаточного количественно, общения с живыми людьми, – либо так и остаться одиноким, никому не интересным и не нужным. Либо стать равноправным субъектом общения – либо остаться объектом более-менее презрительного, более-менее брезгливого «милосердия».

Вчувствоваться, вдуматься – и обрести себя, друзей, весь мир. Порхать, развлекаться, бездумно существовать – и, не став теоретиком собственной жизни, собственного общения, остаться скорее животным, чем человеком. Или – или.

Закончу теоретико-познавательную (гносеологическую) часть этой книги тем, с чего начал: фантазией, интуицией, мироощущением. Фантазия – это способ обобщения материалов восприятия с целью увидеть мир не просто как-то необычно, а, несмотря на эту необычность или, скорее, благодаря ей, более точно, чем это допускает непосредственное «соотнесение чисто физического факта с реальными формами вещей» (Э. В. Ильенков). С. Л. Рубинштейн в работе «Человек и мир» говорит, что эстетическое видение мира характеризуется совпадением сущности с явлением, закона существования – с единичной реализацией этого закона.[12]

Я физически не могу ни всматриваться, ни вслушиваться (разве что в громкую музыку). Не всегда и не со всеми можно «вщупываться». Во что же в таком случае вдумываться? В чувства. В ощущения. Не зрительные, не слуховые, не осязательные даже, а интуитивные. Становиться зрячим к тому, к чему слепы зрячие. Внимательным к тому, к чему глухи слышащие. К микродвижениям. К температуре рук. К чему-то еще – неуловимому, невыразимому, но заставляющему категорически назвать одного человека добрым, другого – равнодушным, третьего – любопытным, четвертого – угнетенным чем-то сейчас или постоянно, замкнувшимся ненадолго или замкнутым вообще. Прикоснуться и сразу сказать, кто это – в смысле преобладающего отношения к миру и к людям.

Откуда я знаю? Из этической, эстетической и интеллектуальной культуры, какой овладел за всю жизнь. И продолжаю овладевать. Воссоздавать для себя и, может быть, впервые создавать для всех. Обо всем сужу – вернее, все чувствую – благодаря всему освоенному, и осваиваемому, и умножаемому мной общечеловеческому опыту. Именно не только и не столько личному, сколько общечеловеческому.

В последнее время я стал называть это «личностным тембром» своих ощущений. В этом важно разобраться: тут, может быть, где-то близко прячется разгадка экстрасенсорности. Многие экстрасенсы, сколько могу судить по литературе и личному общению, чрезмерно озабочены тем, верят им или не верят, а потому склонны к шарлатанству, к эффектности, чтобы заставить себе поверить. Мне это чуждо. Я, наоборот, если не спрашивают ни о чем, просто стараюсь промолчать о своих выводах, а если спрашивают – подчеркиваю, что могу ошибиться, и прошу не принимать мои высказывания слишком-то всерьез. Я стараюсь быть честным исследователем, а не шарлатаном. Мне поэтому не нужна ничья слепая вера. Хотя мне важно проверить себя: насколько мои – описанные вслух – ощущения совпадают с самосознанием испытуемого? Кажется, настолько, что многие предпочитают не отвечать на мои прямые вопросы об этом, – слишком в глаз, а не в бровь. Ведь как я ни осторожен, а приходится касаться и проблем…