Неприятности подкарауливали меня даже в ангаре. Как-то утром я завел двигатель, подрегулировал сиденье и обернулся, чтобы проверить датчики, перед тем как выехать из ангара. Все показания были в норме, однако я чувствовал, что танк немного трясется, словно двигатель работал с перебоями. Я подумал: «Наверное, нужно прибавить газу, чтобы он заработал устойчивее». Поэтому я прибавил газу, следя за датчиками, однако тряска только усилилась. Это было очень странно. Тут я заметил, что в воздухе клубится пыль. Высунувшись из люка, я обнаружил, что вместо того, чтобы просто прогреть двигатель, я включил передачу, и танк наехал на стену ангара. Вот что вызывало тряску. Тут лопнула какая-то трубка, во все стороны брызнула вода, и запахло бензином.

Вокруг закричали: «Глуши! Глуши!» Я заглушил двигатель, выбрался из танка и побежал в противоположный конец ангара, ища офицера, друга своего отца. Я рассудил, что спасти меня может только он. Я встретился с ним не далее как в это утро, и он сказал: «На днях я видел твоего отца и сказал ему, как великолепно у тебя все получается».

Постучав в дверь, я вошел к нему в кабинет и сказал:

– Разрешите доложить. Кажется, по моей вине произошли кое-какие неприятности.

Офицер по-прежнему пребывал в благодушном настроении.

– О, не бери в голову, Арнольд. В чем дело?

– Ну, вам нужно посмотреть самому.

– Пошли, – сказал он.

Выходя из кабинета, он потрепал меня по плечу, словно говоря: «Ты отлично служишь».

И тут он увидел танк, уткнувшийся в стену, суетящихся вокруг него людей и хлещущую во все стороны воду.

Его настроение мгновенно переменилось: он закричал, обозвал меня всеми известными ругательствами, пригрозил, что позвонит моему отцу и скажет ему прямо противоположное тому, что говорил несколько дней назад. На шее у него вздулись жилы. Наконец, немного остыв, офицер рявкнул:

– Когда я вернусь с обеда, все должно быть исправлено. Только так ты можешь загладить свою вину. Собери команду и сделай все как надо!

Одним из плюсов армии является ее самодостаточность. В дивизии были свои каменщики и водопроводчики, имелся запас строительных материалов. К счастью, ничего серьезного не произошло, крыша не обвалилась, а танк, разумеется, был сделан из стали, так что с ним все было в порядке. Ребят так развеселила моя опрометчивость, что они сами пришли мне на помощь, и собирать их не пришлось. К полудню трубы были восстановлены, стена – починена, и оставалось только дождаться, когда встанет раствор, чтобы оштукатурить ее изнутри. Я пребывал в хорошем настроении, поскольку получил возможность узнать, как месить цемент и класть шлакоблоки. Конечно, мне пришлось терпеть издевательства всей базы: «О, я слышал о твоем танке!» И еще я целую неделю провел в наряде на кухню, чистя картошку вместе с другими недотепами, где все видели нас, приходя есть.

К весне 1966 года у меня начали появляться мысли, что армия для меня не так уж и обязательна. Моя победа прошлой осенью в Штуттгарте привлекла много внимания. Альберт Бусек, один из организаторов первенства и главный редактор журнала «Спортревю», в своей статье написал, что культуризм входит в эпоху Шварценеггера. Я получил несколько предложений заняться профессиональной тренерской работой, в том числе от Рольфа Путцигера, владельца журнала «Спортревю», человека, активно продвигавшего культуризм в Германии. Путцигер предложил мне должность главного тренера в принадлежащей ему спортивной секции «Универсум» в Мюнхене. Это было очень соблазнительное предложение: я получал отличную возможность тренироваться и приобретал известность в мире культуризма. В Австрии культуризм все еще оставался младшим братом тяжелой атлетики, но в Германии он уже оформился как самостоятельная дисциплина.