– А потом что случилось, как вы побелели-то?
– Побелеешь тут… За чубы нас похватали, в тележку покидали и повезли. Так я и понял, что детство кончилось. На завод привезли, говорят: будем из вас сахар варить. Резали, в котлах варили, парили… Э, да что там рассказывать. Разве теперь кто из братьев меня узнал бы? Ну, конечно, белый, рафинированный, прямо аристократ какой-то. Но по мне так гораздо лучше на той грядке голым боком на солнышке загорать. Только тогда я и был по-настоящему счастлив.
Тут вбежала в комнату Анечка, и воспоминания о детстве оборвались.
– О, Творожок! С Вареньем! Чай с Рафинадом! Мама, отрежь мне и Батончик, я так все это люблю.
Поиграем!..
Сочиняю я погоду
Настроению в угоду:
Тучки бережно раздвину,
Не стряхнув дождя лавину,
А в открывшемся оконце
Вспыхнет алой розой солнце,
И зеркально, в малых лицах
На полянке отразится
В желтом цвете – на купавах,
Как красиво, Боже правый!
А теперь отправлюсь в рощу,
Кроны ветерком взъерошу,
Бережно раскрыв при этом
Цвет кленового букета…
Всем прогнозам вопреки
Дуновения легки,
И циклон с антициклоном
Не проникнут в эту зону -
Мной придуманного рая,
Где мы с внученькой играем…
В таежных чертогах
Снега пышного гора
Подступает к окнам близко,
Диск литого серебра
Приморожен к небу низко.
В куржаке седом сосна,
Нет ни тропки, ни дороги,
Пленена изба лесная
В этом сказочном чертоге!
Лепит с умыслом Зима
Изваяния из снега,
Ветер их отшлифовал,
Он всю ночь здесь с воем бегал!
Ну, а я их не тряхну,
Пусть хранят оцепенело
И покрова целину,
И все смыслы сказки белой.
Первый выход
В чулочках белых, пышном платье,
Со скрипочкою у плеча,
"Ну кто придумал номер дать ей?" -
Чуть слышно в публике ворчат.
Из глаз готовы слезы брызнуть,
На сцену – тащат, не ведут,
Ей до успеха в этой жизни
Так долог, труден будет путь!
…Заученно смычок гуляет,
Терзая уши и струну,
Но зал все чутко понимает,
С артисткой на одну волну
Настроившись… Вот крики "Браво!",
Глаза, не веря, подняла:
"Ой, мамочка, да это – слава?"
В слезах улыбка расцвела.
Государственная тайна
На скалистом берегу вечно бурлящей и ледяной даже летом речки Колонги стоит белоснежная церковь. В местном краеведческом музее про нее сказано, что ей аж 350 лет, и охраняется она законом. Может быть, и охраняется, только пережила церковь за эти годы множество испытаний. И кресты сносили, и склады в ней размещали, и металлические листы кровли ураганом загибало. А все равно смотрится она со своей высоченной колокольней красавицей-лебедушкой.
В новое время опять церковь ожила, потянулись прихожане – старые грехи замаливать, умерших отпевать, новорожденных крестить.
Впрочем, поселковую ребятню гораздо больше притягивает к этому месту железная ржавая дверь, аккурат посреди скалы, метров на десять выше речки и на столько же – ниже церкви. Наверное, был к ней раньше какой-то подход, но со временем скала выгладилась, осталась перед железной дверью лишь узкая каменистая полоса. Как ребятишки умудрялись на нее вскарабкаться – уму непостижимо, но забирались, усаживались, свесив ноги, и строили домыслы: что же там, за этой дверью?
– Здесь Походяшинские рудники были, заводчики, когда бежали из России, клад золотой в этих пещерах зарыли! Говорят, и самородки, и целые слитки, и всякие там кольца и цепи, – вытаращив глаза, делилась информацией Аленка.
– Клад давно бы распотрошили, – отмахивался с пренебрежением Васька. – Там при Сталине пыточная была! От города далеко, вопли и выстрелы не слыхать, представляете, в пещере одни кости да черепа с дырками остались!
– Кого пытать, тут на севере одни ссыльные жили, их уже отпытали! – сомневался Петруха. – Не, там точно старые клады, к ним подбирались, но, рассказывают, что подряд три обвала произошло – и десять трупов! Вот и заварили дверь намертво. В пещерах вообще надо очень осторожно ходить, у меня дядя – спелеолог, так он говорит, что среди них каждый второй погибает. Я бы ни за каким золотом не полез. Но все равно интересно, почему-то ведь ее прикрыли, да еще на такую высоту эту железяку перли!