Мария, вытерев слёзы и высморкавшись, зло прошептала в ответ:

– Если сына мне не сбережёшь, ни за что не прощу тебя, князь!

Всеволод, ничего не ответив, хмуро отвернулся.

…Наскоро собранная дружина на рассвете выступила из Переяславля и двинулась левым берегом Днепра. Во все стороны рассыпались сторóжи, зорко следя за степью: не покажется ли где враг.

Воевода Иван наставлял Владимира:

– Проста наука воинская, но требует порядку. Вот, княжич, совет тебе: в походе будучи, не ленись, на воевод всецело не полагайся, боле сам гляди. И ни еде, ни питью излиха не предавайся. По ночам же сам проверяй сторóжи, дабы не спал страж никоторый и готовым к сече был. Вдруг ворог нощью напасть измыслит, внезапу?

…Останавливаясь на короткие привалы, рать шла под палящими лучами солнца полтора утомительных дня. Владимир, сильно уставший под тяжестью булатной кольчуги, весь в поту и пыли, с унынием смотрел вперёд. Скоро ли кончится эта тряска в седле, скоро ли повстречают они наконец торков? Но на ковыльных степных просторах царило безмолвие, только ветер бросал в лицо горячие, сухие струи.

К полудню второго дня пути переяславская дружина достигла Воиня – крепости у впадения в Днепр многоводной, широкой Сулы.

Воинь, большой сторожевой городок, обведённый дубовыми стенами на земляном валу и рвом, встретил юного Владимира оживлением и шумом. Жители окрестных сёл и деревень, услышав о нашествии торков, спешили убраться за надёжные стены детинца. Воиньский воевода, весь охрипший от крика, метался по двору крепости, размещая вновь прибывших, расставляя ратников на забороле, торопя гридней с выдачей оружия. Городок, обычно тихий, как сказал Владимиру Иван, наполнился многоголосым гулом, звоном мечей и доспехов. Всюду видны были приготовления к обороне. В одном месте чинили повреждённую стену, в другом – подновляли городню[160], в третьем – на скорую руку сооружали стрельницу. В огромных чанах кипятилась смола.

…Въехав в Воинь, Всеволод тотчас выслал за Сулу сторóжу во главе с Хомуней, но не прошло и часа, как сторóжа воротилась и Хомуня взволнованным голосом доложил:

– Узрели поганых. Идут степью к Суле. Верно, не ждут нас. Неторопко идут.

Всеволод бегом сорвался с крыльца хором воиньского воеводы и, взмыв на услужливо подведённого гриднем свежего поводного скакуна, крикнул расположившимся на дворе дружинникам:

– Ворог близко, други! Собирайтесь, поскачем немедля!

Подъехав к воеводе Ивану, князь взял его за облитый железом локоть и с мольбой попросил:

– Поберегись сам и княжича далеко не отпускай. Рано ему ещё… кровь проливать.

…Владимир жадно всматривался вдаль. Вот у окоёма, из-за курганов вдруг показались всадники на быстроногих низкорослых конях, в калантырях и сверкающих на солнце аварских шеломах. Раздались оглушительный свист, улюлюканье и гортанный протяжный вой – позже Владимир узнает, что этот боевой клич степняков называется «сурен».

– То они бодрятся, – объяснил воевода Иван. – Приметили нас, супостаты!

Кочевники сходу бросились переплывать реку, в воздухе сверкали их острые, тонкие клинки. Передние уже вылезли из воды и с визгом и воем понеслись на руссов, когда Всеволод обнажил свой меч и прямой рукой дал знак к битве. Тотчас с дружным кликом переяславцы галопом рванулись наперерез врагу.

В воздухе запела сталь, и степь огласилась скрежетом, руганью, ржанием обезумевших коней. Владимиру стало страшно, он испуганно воззрился на воеводу. Окружённый кольцом гридней, юный княжич лишь краем глаза мог видеть сражающихся. Где-то совсем близко от него пронёсся, яростно вопя, толстый страшный торчин с искажённым злобой лицом, скуластый, тёмный. Холодок ужаса пробежал по спине Владимира. Но как же так можно – бояться врага? Нет, нельзя подавать виду, что он боится. Владимир с отчаянным ожесточением стиснул кулаки и старался хладнокровно, даже надменно, держаться в седле. Дрожь в теле как-то мало-помалу прошла, лишь бешено колотилось в груди сердце.